– Может, как-нибудь и свидимся еще.

Андрон прищурился на солнце, поморщился – синячище дал о себе знать, – и потопал к лесу.

– А то! – запоздало крикнул ему вослед Федька. – «Уф-ф! Насилу отвязался. Вот же приклеился, ирод проклятый, морда твоя разбойная. Свидимся… Еще и тюльменем каким-то обозвал, боров проклятущий, шоб у тебя чирь на языке вскочил!» – буркнул про себя Федька, тяжело поднялся с лавки, потер ноющий от предательского нападения зад и зачал взбираться на колокольню: дело близилось к вечерне.

А между тем царь Антип, вздохнув полной грудью – ведь надо же, как лихо с окаянным Андрошкой все вышло! – возвернулся на трон, устроил посох меж колен и взглянул на бояр думских орлом.

– А что, други, не пора ль нам в завтре заглянуть?

Бояре переглянулись меж собой. Странные речи какие-то царь-батюшка завел, с неясным таким намеком.

– Налоги, что ль, повысить? – осторожно вопросил боярин Филимон.

– С чего энто? – уставился на него царь-батюшка.

– Снизить? – испугался Филимон, вцепившись в посох пальцами до хруста в суставах.

– Да ты чего, Филька, белены никак объелся? Кто ж енто налоги-то снижает?

– Какой новый изобресть? – округлил глаза Филимон, то ли с радости, то ли с перепугу.

– Филька, ты головкой, что ль, с утречка больно приложился? Все-то тебя в одну сторону клонит.

– Ох, батюшка наш, ты так не пужай боле, – обмахал себя ладошкой Филимон.

– А чегой-то ты вдруг пугливый такой стал?

– Дык я, грешным делом, подумал… – начал было Филимон да запнулся.

– Верно мыслишь, Филька! О державе заботишься. Эй, писарь! – кликнул царь Антип мальчишку. – Пиши! – ткнул он сухоньким пальцем.

Бояре притихли, а мальчишка выдернул из-за уха перо, водрузил на коленки чистый лист, поставил рядышком с собой чернильницу и преданно уставился на царя-батюшку.

– Чего писать-то?

– Пиши: сим повелеваю ввесть державный налог на боярский кошель, то бишь, державную боярскую десятину.

– А… – только и поразинули рты бояре, сходя с бородатых лиц.

– Правильно глаголете, – согласился с ними царь-батюшка. – Куда ж это годится? Бояре – и десятину. Зачеркни! – приказал он мальчишке.

Тот лихо макнул пером в чернильницу, смахнул с него лишек и вычеркнул, чего требовалось.

– Уф-фу! – разом выдохнули бояре.

– И впиши: державную боярскую осьмушку – так даже краше звучит! Перепиши начисто и подай мне, а я уж росчерк завитой наложу.

Хлоп!

Это, значится, с Филимоном обморок чувственный приключился, да не ясно только на радостях али с печали. Остальные бояре сползли со скамьи на колени.

– Помилуй, царь-батюшка, да за что ж енто?

– Как, за что? – подивился им царь Антип. – Харчи государственные жрете? Жрете! Платья новые требуете? Требуете! Охрану мою пользуете? Пользуете! К тому ж вози вас, мордоворотов, на повозках царских туды-сюды, будто безногих каких. Да и пристало ль мне брать с вас, таких важных бояр вшивую десятину, как с холопа последнего. Я уж грешным делом подумываю, не четвертным ли вас обложить.

Хлоп!

Это едва пришедший в себя Филимон вновь затылком к полу припал.

– Не губи, царь-батюшка! – возопили остальные бояре.

– Э-э, да будет вам, болезные, – царь Антип подмахнул не глядя подсунутый ему начисто переписанный указ и возвернул перо мальцу. – В приказ!

– Слушаюсь! – мальчишка скатал лист и кинулся вон из тронной залы.

– А теперича заглянем в заптрашний день.

– Что еще, царь-батюшка?! – застонали бояре, ломая свои высокие шапки.

– Да сядьте вы ужо, – зевнул царь Антип. – Чего рты-то пораззявили? И энтого припадошного с полу подымите. Неча мне полы кафтанами протирать. Не в дикой стране, чай, живем – в либеристической! —гордо закончил царь-батюшка.

Дума насилу взгромоздила на скамью боярина Филимона, прислонив к стеночке, чтоб в бесчувствии обратно на пол не сполз, и пристально, с опаской уставилась в рот царю Антипу, что-то тот еще измыслит – крут у них царь-батюшка, как ни верти.

– Что ж молчите, бояре? Али языки проглотили?

– Слово боимся молвить, царь-батюшка, – подал голос боярин Семен.

– Чего так?

– Дык, невесть чем слово-то оброненное обернуться могёт.

– Истину глаголешь, Потапыч. А посему слушайте, чего я измыслил, коли у вас своих мыслей, словно в отхожем месте карасей.

– Ох, чует мое сердце… – помял ладонью грудь слева боярин Трофим.

– Цыц, борода! – пристукнул посохом царь Антип. – Значится, порешил я следующее: стар я ужо, власть надобно кому передать, да меж сыновей выбрать духу не хватает.

– Как же так, царь-батюшка? – всполошились бояре. – Да на кого же ты нас…

– Совсем умом тронулись али как? Я о приемнике им толкую, а они ужо хоронить меня вздумали.

Смутились бояре – радость-то преждевременной оказалась. Сидят, бороды жуют.