Из поварни пришла Мария, стояла недолго, затем подошла к Ерофею и о чем-то коротко переговорила с ним. Тут же откуда-то появился Фёдор. Он заглянул под рогожу, внимательно, не торопясь, рассмотрел покойника. Отойдя, разговаривал с Ерофеем, что-то доказывал.

Алексей Акинфиевич обратился к священнику: "Теперь-то, батюшка, твоё дело, думаю, окончено. Перстень вернули, дочерей моих разъяснили. Покойника отвезут в уезд. Лиха беда умереть, а там похоронят. Кончено". – "Не совсем. Кто-то ведь был в пособниках у убиенного. Кто-то его порешил у Поганкина леса". Отец Офонасий ткнул пальцем в кусок бересты на стене с перевёрнутым вопросительным знаком: Тогда его так писали. Алексей Акинфиевич продолжил своё: "Пособник, чаю, теперь угомонится. Его теперь не выявишь. Если в бега не подастся". – "Да теперь, после рассказа твоих дочерей, проще пареной репы. Я ведь почти наверняка знаю, кто пособник", – заявил отец Офонасий спокойно. "Как так?! Знаешь? Что же, и скажешь кто?" – "Чуть-чуть погодя, Алексей Акинфиевич. Сегодня скажу, потерпи немного. Вернее, он, пособник, сам себя должен проявить, я мыслю". – "Чудно, отец Офонасий. Ходил, ходил по усадьбе, сабелькой поиграл, лошадям в зубы заглядывал – и знаешь пособника". – "Мне только движение нужно, – задумчиво сказал отец Офонасий. – Пройдусь я по усадьбе, Алексей Акинфиевич. Ничего, если где от твоего имени говорить буду?" – "Худого, мыслю, не скажешь, а от доброго и сам не откажусь". – "Дело".

Отец Офонасий пошёл во двор, возбуждённо бормоча: "Ах ты, совушка-сова, ты большая голова, ты на дереве сидела, головую ты вертела, с дерева свалилася, в яму покатилася".

Перво-наперво он посетил поварню. Мария и её помощницы, как и обычно, пребывали в работе. Мария ловко разделывала большим ножом мясо барана. Тут же хлопотали и Люба с Глашей. Священник подступил к Любе: "А что, Любушка-голубушка, сплела мне лапти? Мне ведь скоро домой собираться". Люба засмеялась: "Не забыл про лапоточки-то, батюшка. Один сплела, завтра второй завершу". – "Точно, не обманешь?" Люба опять засмеялась: " Как можно?" Тогда отец Офонасий повернулся к Глаше: "Никак ты опять плакала, дочка? Покойник так тебя расстроил?" Глаша вздрогнула, ничего не ответила, глянула на Любу и потупилась. Люба в этот раз не засмеялась, а как-то криво усмехнулась: "Что же делать, батюшка. Наша Глаша и над пропащей птичкой плачет и хворую собачку или кошечку пожалеет". – "Божья душа, Божья душа", – внимательно глядя на Глашу, сказал отец Офонасий. В это время к ним подошла Мария: "Отец Офонасий, ты не за сухариками пришёл?" – "И от сухарика не откажусь. А только Алексей Акинфиевич велел передать, чтобы ты угощение какое приготовила для губного целовальника". – "Целовальника? Когда же он появится?" – "Сегодня вечером или завтра утром". – "Это из-за покойника?" – "Из-за него болезного. Но не только. Он здесь розыск и облаву должен устроить. У убитого ведь подручный имелся. Ничего, от Никодима не уйдёшь, не скроешься". – "Вот прибавил ты мне забот, батюшка. Не было сороки, а гости у порога", – озабоченно сказала Мария. "Сухарик-то дашь, Мария?" – "Бери, батюшка. На здоровье. Благослови перед уходом".

Алексей Акинфиевич распоряжался возле подводы с телом мёртвого. Тело он велел перевезти на задний двор и опустить в ледник, погреб для скоропортящихся припасов. Лошадь чувствовала покойника и вела себя беспокойно. Собаки то поскуливали, то тревожно рычали. Алексей Акинфиевич сделал ещё несколько распоряжений и собрался идти в дом, как увидел выходящим из поварни отца Офонасия. Алексей Акинфиевич усмехнулся. Отец Офонасий по выходу сунул в рот что-то, очевидно, сухарь. Алексей Акинфиевич решил подождать священника и пошутить с ним, мол, не поешь толком, будешь волком. Отец Офонасий и направился в сторону помещика. Но тут ему преградил путь Пров и заговорил с батюшкой. К ним вскоре, как бы невзначай, подошёл со стороны Харитон, который, однако, в разговор почти не вступал, а больше зыркал вокруг, как бы следя, чтобы кто-либо нежелательный не подошёл к ним.

Алексей Акинфиевич, делая вид, словно не замечает их беседы, посматривал за ними боковым зрением. Отец же Офонасий, Пров и Харитон, потолковав ещё некоторое время, двинулись куда-то. Причём Алексею Акинфиевичу показалось, что священник идёт нехотя. Это не только напрягло помещика, но и осердило. То, что его холопы смеют замышлять тайное дело, да ещё принуждать к чему-то человека, приглашенного им, хозяином усадьбы, сильно прогневило Алексея Акинфиевича. Однако, несмотря на вскинувшийся в нем гнев, помещик решил не набрасываться с бранью на холопов, а проследить их и уличить в проступке. Он отвернулся от заложивших крюк, чтобы не идти близко от хозяина, холопов со священником. Затем повернулся им вслед и увидел, как они прошли до людской избы, только не вошли в неё, а зашли за угол. Алексей Акинфиевич поспешил к ним, подхватив по пути валявшийся дрын, помышляя проучить им, в случае надобности, забывшихся холопов, а то и прийти на выручку священнику. Приблизившись к углу людской, он заслышал голоса. Беседовали. Ровно, без угроз и резких звуков. Показался даже женский голос. Это немного охладило Алексея Акинфиевича. За углом же он увидел всё тех же холопов и отца Офонасия, разговаривающих с Мартой, дворовой девкой Алексея Акинфиевича. При появлении помещика все растерянно обратились к нему.

"О чём толкуете?" – был вопрос Алексея Акинфиевича. Харитон с Провом переглянулись и замялись с ответом. Марта вдруг смутилась. Объяснять взялся отец Офонасий: "Да вот оно как, Алексей Акинфиевич. Любит Харитон Марту, а Марта любит Харитона. Давно уже. Желают они, Алексей Акинфиевич, обвенчаться. Как ты знаешь, Алексей Акинфиевич, Марта хоть и христианка, но веры лютеранской. Поэтому, чтобы соединиться с Харитоном, имеет желание креститься по нашему православному обычаю. Что ты скажешь на это, Алексей Акинфиевич?" Помещик сдвинут брови: "Мыслю, Харитон и Пров, вам следовало, как добрым слугам, поперву со мной дело обговорить, а не тихие сговоры устраивать да батюшку в полон брать и тайно увлекать". – "Прости, хозяин. Оплошали", – тут же повинились холопы. "То-то же! Ну, да знаю ваш случай. Ладно. Со своей стороны чинить препятствий не стану". – "Спаси Бог, хозяин", – поблагодарил Харитон. "Добро, – ответил Алексей Акинфиевич и обратился к Марте уже шутливо. – А ты, Марта, чего не благодаришь? Или не рада?" – "Спасибо", – робко, с акцентом, произнесла Марта и зарделась. "Ну, подробности потом обговорите. Пошли, отец Офонасий", – позвал священника помещик, приставляя к стене не понадобившийся дрын. Тут к хозяину подошёл холоп Прошка и стал что-то усердно нашёптывать тому на ухо. Алексей Акинфиевич слушал какое-то время усердно. Вдруг схватил оставленный дрын и огрел Прошку по спине. Прошла охнул и бросился бежать. "И чтоб не подходил ко мне боле со своими ябедами, – крикнул ему вслед Алексей Акинфиевич, а остальным объяснил. – Просил по делу доносить, если что стоящее, а он ходит и ходит целый день и собирает негодное". – "Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Таков и Прошка", – сказал, кривя губы, Пров…

Алексей Акинфиевич и отец Офонасий пошли к дому. " Вон какие у тебя, Алексей Акинфиевич, случаи случаются"' – сказал отец Офонасий, имея в виду случай с Мартой и Харитоном. "Ты ещё не всё про них знаешь, хоть и понял, конечно, что Марта не нашего роду-племени. Под той же Корелой к нам Марта попала. Да взял-то её в полон Пров. При себе держал вроде постирухи, прачки. Только не сложилось у них с Мартой. А Харитон как ошалел, когда Марту увидел. И та – к нему. И что ты думаешь? Пров уступил Марту Харитону. И даже дружба у них не врозь. Но не это главное. Сколько лет прошло, а Харитон не охладел к Марте. Надо же! Теперь вот и обвенчаться желает". – "Славно, славно"! – только и сказал отец Офонасий.

Когда же они подошли к дому, Алексей Акинфиевич хитро посмотрел на отца Офонасия и спросил: "Ну а про приезд и розыск целовальника ты, батюшка, им успел ввернуть?" – "Или я дела не знаю?" – ответил вопросом на вопрос с хитрой же улыбкой отец Офонасий. Алексей Акинфиевич, пожалуй, не так бы веселился выходкам священника, знай он, что отец Офонасий уже намекал про целовальника и дочерям помещика. Отец Офонасий продолжал работать, как бы мы сейчас сказали, упорно и методично, стремясь захватить граблями расследования всю площадку действа.

В целом, как сказал отец Офонасий Алексею Акинфиевичу, поле работы было готово. Вернее даже, созрело к тому, чтобы разрешиться. Требовался лишь толчок.

Отец Офонасий не последовал за ушедшим в дом Алексеем Акинфиевичем, а, вспомнив нечто, пошёл обратно к людской избе. Он сходил сначала в мужскую половину, огляделся. Увидел спящего в обнимку с рыжей кошкой Фёдора. Улыбнулся. Снова огляделся, подумал о чём-то и вышел. Войдя в женскую часть, никого здесь не застал. Всех давно распределили по работам. Улыбнулся, увидев новенький сплетенный лапоть на лавке. Отец Офонасий подошёл, взял лапоть в руки, повертел, нюхнул, помял в руках. Помял и полушубок, брошенный под лавку. Толстый, тёплый. Огляделся и опять улыбнулся. У окошка лежала вышивка, сделанная Глашей. На ней всадник отправлялся в путь-дрогу. С ним рядом стояла девушка, то ли провожающая его, то ли собравшаяся с ним. Девушка вскинула руки вверх. Из рук взлетали две птицы.