Только Алексей Акинфиевич собрался с мыслями что-то ответить, в дверь светёлки постучали. На пороге появился Ерофей. Отдышавшись, он сказал: "Такая новость, хозяин. У Поганкина леса, где наша пашня, мужики мертвяка нашли. Собрались было сев начинать, а глядь – мертвяк. Убиенный. Похоже, зарезали. Не из наших мёртвый". – "Из каковских?" – "Неведомо. Может, беглый. Там некие вещи разбросаны. Мы не стали трогать. Может, отец Офонасий посмотрит?" Отец Офонасий живо откликнулся: "Непременно посмотрим, непременно".

И они, отец Офонасий, Алексей Акинфиевич, Ерофей, оседлав коней, отправились к Поганкиному лесу, находящемуся в версте от усадьбы. Мертвец лежал на боку, скорчившись, одна рука вытянута вперёд, другая подвернута под тело. По внешнему виду отец Офонасий не мог уверенно сказать, что это был встреченный им ночью мужик. Однако изношенные лапти покойника оказались измазаны навозом. "Ты был у хлева", – сделал вывод отец Офонасий. "Вот и нет пришлого", – отозвался Алексей Акинфиевич. Отец Офонасий огляделся – мешка нигде не видно. Унёс кто-то мешок? Могли, конечно, и мужики позариться. Отец Офонасий посмотрел дальше. Чуть в стороне лежали шапка убитого и какой-то кусок бересты. Подняв бересту, священник увидел, что это самодельные ножны. "Ножа не было?" – спросил он. Нет, никто ножа якобы не видел. А если взяли, то ни в жизнь не признаются. Так, а это что? Отец Офонасий наклонился и поднял… сухарик.. Рядом с местом, где лежал сухарик – сильно накрошено.

"Наверное, мешок выворачивали, что-то искали". Отец Офонасий положил сухарик в рот. "Такие сухари, Алексей Акинфиевич, у тебя в поварне сушат. Очень вкусные'. – "Мария?" – нахмурился Алексей Акинфиевич. "Сушит Мария, а с остальным разбираться след". Отец Офонасий осмотрелся тщательно вокруг, но больше ничего не заприметил. Тогда он взял мертвеца за плечо и перевернул его на спину. "Скорее всего на шайку нарвался, что пошаливать стала", – сказал Ерофей. Лицо покойника исказила боль. Кровавое пятно расплылось по левой стороне зипуна. "А удар-то умелый", – сказал Алексей Акинфиевич. "А могла женщина ударить?" – спросил отец Офонасий. "Какая с ножом ловка". Крестьяне перекрестились над покойником. "Упокой, Господи, душу раба твоего. Отходили твои ноженьки по земле, отбегали. Ради чего ты суетился? Нам то не вемо. На что жизнь свою потратил, и как она с тобой обошлась? Не вемо. Пусть грехи твои будут не тяжкими, а остальное тебе проститься, и душа успокоится и да пребудет в мире. Аминь"

Отец Офонасий наклонился и стал ощупывать одежду на убитом. "Дай нож, Алексей Акинфиевич", – попросил он. Алексей Акинфиевич подал нож с чеканной рукоятью. Отец Офонасий вспорол полу зипуна, что-то вынул и зажал в кулаке. Вернув помещику нож, он разжал кулак и спросил: "Он? В потайной полости спрятал". – "Он", – ответил Алексей Акинфиевич. На ладони отца Офонасия лежал золотой перстень с красивым сапфиром василькового цвета. Алексей Акинфиевич взял перстень, повертел меж пальцев и спрятал. "Что с мертвяком будем делать?" – "Надо в уезд сообщить", – сказал отец Офонасий. "Сообщим, – пообещал Алексей Акинфиевич. – Как же у него перстень оказался? Да ладно. Считай, что твоё дело окончено, батюшка. Хватит, и так настрадался. Вон глаз-то заплыл". – "Как скажешь, Алексей Акинфиевич. Дозволь только мне с Варварой переговорить. В твоём присутствии. Лучше будет, коли прояснить все неясности. И тебе спокойнее будет. Коли нет вины, не будешь мыслями мучиться. Если вина – простишь". Алексей Акинфиевич поразмыслил и ответил так: "Упрям ты, батюшка. Добро. Переговоришь".

Вернулись в усадьбу. Алексей Акинфиевич позвал Варвару. "Давай, Варюша, поговорим. Отец Офонасий говорит, будто ты хлеб в рукав прятала. Или, может, не так?" Варвара выстрелила в отца Офонасия взглядом, сердитым и в то же время испуганным. "Какой хлеб? Не брала я ничего". – "А вот батюшка говорит, что брала". Варя опять зыркнула глазами на священника. "Вчера за ужином, – объяснил отец Офонасий. – Варя, скажи, как есть".

Варвара задумались, потом махнула рукой решительно: "Ладно, так и быть. Для гадания я взяла". – "Какого гадания?" – "Помнишь, тятя, недавно коробейник к нам заходил?" – "Офеня? Помню. Ленты для вас покупал у него да бусы, да ещё что". – "Как ты ушёл, тятя, за деньгами, мы с сёстрами одни остались. Вот этот офеня и говорит нам, великая беда, де, скоро придёт на нашу землю. Такая великая, что живые мёртвым будут завидовать. Да так говорил, ажно страх нас взял. Анфиска возьми и спроси, что, мол, за беда? Офеня отвечает, я вам не скажу, не поверите. Сами погадайте и увидите. И научил пойти в полночь в баню с мешочком, в котором всякая всячина сложена. А потом из мешочка, не глядя, вынуть одну вещицу, и она-то подскажет, что за беда будет". – "А хлеб на что?" – "Хлеб для банника. Разве не знаешь, тятя? Надо хлеб солью посыпать и положить в бане для банника. Тогда и ладно будет". – "Понятно. И не боязно было тебе ночью в баню идти?" – "Боязно. Да я и не ходила". – "Как не ходила?!" – "Да так. Страшно ведь". – "Гм. Кого же я видел тогда?" – озадачился отец Офонасий. "А ты и её видел, батюшка?" – "Кого её?" – "Ну, Дуню. Евдокию. Дуня ночью ходила гадать. Мы с Анфиской побоялись. А так узнать хотелось. Вот и взяла хлеб. Да только Евдокия осмелилась",

Позвали Евдокию с Анфисой. Да, хлеб взяла Варвара, а гадать в баню ходила Евдокия. Там, у бани, отец Офонасий и потерял деву. Алексей Акинфиевич засмеялся: "Ну, дочери мои разлюбезные, вон вы чем втихомолку занимаетесь. А мы-то иное подозревали с отцом Офонасием. Думаю, батюшка не будет строг за гадание?" – "Лёгкую епитимью всё же наложу, – сказал отец Офонасий. – Общение с бесами до добра не доводит. А лишние молитвы да поклоны только на пользу пойдут". – "Сие так, сие так, – вынужден был поддержать Алексей Акинфиевич, – молитва всегда на пользу. Ну, ступайте. За рукоделье какое примитесь". – "Хорошо, тятя". И девушки поднялись с лавки уходить. "Евдокия, – встрепенулся вдруг отец Офонасий, – ты гадание-то исполнила?" – "Да", – робко ответила Евдокия. "Так что же вышло?" – "Кость обглоданную вынула. А она сулит… великий голод".

Всем стало почему-то не по себе, и какое-то время никто не вымолвил ни слова, не шелохнулся. Первым опомнился Алексей Акинфиевич: "Все это вилами на воде писано. Не думайте об этом. Землицу мы вспахали ладом, семена посеяли. Что-то да вырастет. И запасы у нас имеются. Откуда голод? Да ещё великий. И не думайте. Ступайте. Делом займитесь". – "Слушаемся, батюшка". Девушки ушли.

"Спаси Бог, отец Офонасий. И правда, легче стало на душе. А так бы думал невесть что", – признался Алексей Акинфиевич.

Привезли мертвеца, и он лежал пока на подводе, покрытый рогожей. Дворня подходила, смотрела на покойника, крестились. Жил – не жил, а умер – покойник. Отец Офонасий разорвал бересту с изображением убитого мужика. Некоторые из дворни осмеливались заглянуть под рогожу. То же самое сделали подошедшие Пров и Харитон. Потом что-то сосредоточено обсуждали вдвоём, и опять, как в прошлый раз, обратили взгляды на окно светёлки отца Офонасия. Священник отдалился от окна, но породолжил наблюдать. Подошли Люба и Глаша. Они смотрели на подводу с покойником издали, но Глаша вдруг заплакала, утирая слёзы краем платка. Люба даже не пыталась успокоить подругу, и вскоре увела Глашу в поварню.