Шрифт:
– Да говори, говори.
– Словом скажу: считаться не будем, как услужишь.
– Да полно калякать-то: говори, в чем дело.
Прокудин воззрился в Костика, помолчал и потом тихонько сказал:
– Парня хочу женить.
– Ну.
– Невесту надоть достать.
– Что ж, есть на примете, что ли?
– Есть.
– Девка?
– Знамо, девка.
– Знамо! А может, вдова.
– Девка.
– За чем же дело стало?
– Да за тобой.
– Как за мной?
– Гришутка парень смирный да непоказной. Из наших ему невест не выберешь: всё сорви-головы девки.
– Стало, из чужих насмотрел?
– Из чужих.
– Дальняя, откуда?
– Нет, сблизу. Да не в том штука. А тебя надо просить: ты парень ловкой; без тебя этого дела не обделаешь.
– Да чия ж такая будет эта девка?
– А вот выпьем, да и скажу.
Выпили по четвертому стакану. В голове у Костика заходило. Он закурил трубку и спросил:
– Ну, чья?
– Да что, брат! не знаю, и говорить ли? И тебе, должно, этому делу не помочь. А уж уважал бы я тебя; то есть вот как бы уважал, что навек бы ты пошел. Только что нет, не сдействуешь ты, – говорил Прокудин, выгадывая время, чтобы Костика покрепче разобрало вино и жадность. – А ты ловок, шельма, на эти дела!
– Да говори! – крикнул Костик. – Знаю я эту девку, что ли?
– Знаешь, – отвечал, прищуривая глаза и улыбаясь, Прокудин.
– Кто ж она такая?
– Честная девка.
– Честная! да откуда?
– Из хорошей семьи, из разумной.
– Как ее звать?
– Настасьею. Догадался, что ли? А по батюшке Борисовной, коли уж ты нонеча недогадлив стал.
Костик захохотал.
– Это-то дело! – вскрикнул он. – Ну, дело! Это дело все равно что сделано.
– Ой?
– Разумеется.
– Не врешь, парень? – проговорил Прокудин, улыбаясь и наклоняясь к Костику.
– Разводи толковище-то!
Они поцеловались, и еще по стакану выпили, и еще, и еще, и так весь штоф высушили. Не мог Костик нарадоваться, что этим дело разъяснилось. Он все думал, что не имеет ли Прокудин какого умысла принять его не в половину, а на малую часть или не загадает ли ему какого дела опасного. С радости все целовался пьяный брат, продавши родную сестру за корысть, за прибытки.
Костик недолго собирался. На другой же день он вызвал сестру в чулан и объявил ей свою волю. Девка так и ахнула.
– Это за гугнявого-то? – спросила она. – Что это вы, братец! шутите?
– Не шучу, а ты пойдешь за него замуж. Сегодня Прокудин господам деньги взнесет.
– Я не пойду, братец, – тихо отвечала робкая Настя; а сама как полотно белая стала.
– Что-о? – спросил Костик и заскрипел зубами. – Не пойдешь?
– Не могу, братец, – отвечала Настя, не поднимая глаз на брата.
– С чего это не могу? – опять спросил Костик, передразнивая сестру на слове «не могу».
Настя молчала.
– Говори, черт тебя абдери! – крикнул Костик.
Настя все молчала.
– Стой же, девка, я знаю, что с тобой делать!
– Не сердитесь, братец.
– Говори: отчего не пойдешь за Григория?
– Противен он мне; смерть как противен!
– Н-да! Вот оно штука-то! Ну, это вздор, брат. С лица-то не воду пить. Это не мадель – баловаться.
– Братец! Голубчик мой! Вы мне наместо отца родного! – крикнула Настя и, зарыдав, бросилась брату в ноги. – Не губите вы меня! Зреть я его не могу: как мне с ним жить?..
– Молчать! – крикнул Костик и, оттолкнув сестру ногою в угол чулана, вышел вон. А Настя, как толкнул ее брат, так и осталась на том месте, оперлася рукой о кадушечку с мукой и все плакала и плакала; даже глаза у нее покраснели.
– Что тебе, Настюша? – спросила ее Алена.
– Ох, невестушка милая! что они со мной хотят делать: за Гришку за Прокудина хотят меня выдать; а он мне все равно что вон наш кобель рябый. Зреть я его не могу; как я с ним жить стану? Помоги ты мне, родная ты моя Аленушка! Наставь ты меня: что мне делать, горькой? – говорила Настя, плачучи.
Стала Алена и руки опустила. Смерть ей жаль было Насти, а пособить она ей ничем не придумала; она и сама была такая же горькая, и себе рады никакой дать не умела. Села только да голову Настину себе в колена положила, и плакали вдвоем. А в чулане холод, и слезы как падают, так смерзнут.
Костик тем временем переговорил с матерью и с барыней. Мать только спросила: «Каков парень-то, Костюша?» Костик расхвалил Гришку; сказал, что и непитущий и смиренник. «Ну и с Богом; что ж косою-то трепать в девках!» – отвечала Петровна. Ей и в ум не пришло, что Настя этого гугнявого и лопоухого смиренника «зреть не может»; что он ей «все равно что рябый кобель», который по двору бегал. Как ее выдавали замуж, так и она выдавала дочь. Только бы «благословить под святой венец». А барыня и еще меньше толковала. Запросила она за девку шестьдесят пять рублей, а сошлись на сорока, и тем дело покончили, и рукобитье было, и запои, – и девки на девичник собрались. Свадьба должна была быть сейчас после Крещенья. Недели с три всего оставалось Насте прожить своим житьем девичьим.