Собрание сочинений. Том 4
вернуться

Евтушенко Евгений Александрович
Шрифт:

«Пришли иные времена…»

Пришли иные времена.Взошли иные имена.Они толкаются, бегут.Они врагов себе пекут,приносят неудобстваи вызывают злобства.Ну, а зато они – «вожди»,и их девчонки ждут в дождии, вглядываясь в сумрак,украдкой брови слюнят.А где же, где твои враги?Хоть их опять искать беги.Да вот они – радушнокивают равнодушно.А где твои девчонки, где?Для их здоровья на дождеопасно, не иначе —им надо внуков нянчить.Украли всех твоих врагов.Украли легкий стук шагов.Украли чей-то шепот.Остался только опыт.Но что же ты загоревал?Скажи – ты сам не воровал,не заводя учета,все это у кого-то?Любая юность – воровство.И в этом – жизни волшебство:ничто в ней не уходит,а просто переходит.Ты не завидуй. Будь мудрей.Воров счастливых пожалей.Ведь как ни озоруют,их тоже обворуют.Придут иные времена.Взойдут иные имена.10 октября 1963, Гульрипш

«Банально веру в жизнь терять….»

Банально веру в жизнь терять, —так лучше будем не банальны!Пусть подлецы или болваныпорочат всяческий талант!Пусть хлеб вчерашних истин черств!Пусть, оптимизмом брызжа, перьявнедряют яростно безверье!Им помогать? На кой нам черт!Давайте верить им назло.Как надо верить, им покажеми этой верою докажем,что крупно им не повезло.Всегда снедаем страхом тот,кто весь во власти лицемерья,уж ни во что давно не веря,о правоверности поет.Душа его темным-темна.Когда он веру в ком-то видит,ее старается он выбить,в ней смерть его затаена.И, ежась внутренне тайком,грозя принять крутые меры,в давно облезшей маске верыгрозит безверье кулаком.10 октября 1963, Гульрипш

Любимая, спи…

Соленые брызги блестят на заборе.Калитка уже на запоре. И море,дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,соленое солнце всосало в себя.Любимая, спи… Мою душу не мучай.Уже засыпают и горы и степь.И пес наш хромучий, лохмато-дремучий,ложится и лижет соленую цепь.И море – всем топотом, и ветви – всем ропотом,и всем своим опытом — пес на цепи,а я тебе – шепотом, потом – полушепотом,потом – уже молча: «Любимая, спи…»Любимая, спи… Позабудь, что мы в ссоре.Представь: просыпаемся. Свежесть во всем.Мы в сене. Мы сони. И дышит мацониоткуда-то снизу, из погреба, — в сон.О, как мне заставить все это представитьтебя, недоверу? Любимая, спи…Во сне улыбайся (все слезы отставить!),цветы собирай и гадай, где поставить,и множество платьев красивых купи.Бормочется? Видно, устала ворочаться?Ты в сон завернись и окутайся им.Во сне можно делать все то, что захочется,все то, что бормочется, если не спим.Не спать безрассудно, и даже подсудно, —ведь все, что подспудно, кричит в глубине.Глазам твоим трудно. В них так многолюдно.Под веками легче им будет во сне.Любимая, спи… Что причина бессонницы?Ревущее море? Деревьев мольба?Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность?А может, не чья-то, а просто моя?Любимая, спи… Ничего не попишешь,но знай, что невинен я в этой вине.Прости меня – слышишь? — люби меня – слышишь?хотя бы во сне, хотя бы во сне!Любимая, спи… Мы на шаре земном,свирепо летящем, грозящем взорваться, —и надо обняться, чтоб вниз не сорваться,а если сорваться — сорваться вдвоем.Любимая, спи… Ты обид не копи.Пусть соники тихо в глаза заселяются.Так тяжко на шаре земном засыпается,и все-таки — слышишь, любимая? — спи…И море – всем топотом, и ветви – всем ропотом,и всем своим опытом — пес на цепи,а я тебе – шепотом, потом – полушепотом,потом – уже молча: «Любимая, спи…»11 октября 1963, Гульрипш

Зрелость любви?

Значит, «зрелость любви»? Это что ж?Вот я сжался, я жду. Ты идешь.Встреча взглядов! Должен быть вздрог!Но – покой… Как удар под вздох!Встреча пальцев! Должен быть взрыв!Но – покой… Я бегу, чуть не взвыв.Значит, все — для тебя и меня?Значит, пепел — зрелость огня?Значит, зрелость любви — просто родственность,да и то — еще в лучшем случае?Это кто ж над нами юродствует,усмехаясь усмешкой злючею?Кто же выдумать мог посметьлживый термин в холодной умелости?У любви есть рожденье и смерть.У любви не бывает зрелости.Ночь с 11 на 12 октября 1963, Гульрипш

«Кто самый острый, современный…»

Кто самый острый, современныйписатель? – спорит целый мир.Знаток я, может, не отменный,ну, а по-моему – Шекспир.И вечность гамлетовской темыприбоем бьется о вискисейчас, когда в одном смятеньеи гении и дураки.И, руки мысленно ломая,под реактивный свист и гуд,спеша к метро или трамваям,толпою гамлеты бегут.Артисты просто жалко мямлятв сравненье с басом бурь и битв,когда и шар земной, как Гамлет,решает: «Быть или не быть?»14 октября 1963, Гульрипш.

Два города

В. Аксенову

Я, как поезд, что мечется столько уж летмежду городом Да и городом Нет.Мои нервы натянуты, как провода,между городом Нет и городом Да!Все мертво, все запутано в городе Нет.Он похож на обитый тоской кабинет.По утрам натирают в нем желчью паркет.В нем диваны – из фальши, в нем стены – из бед.В нем глядит подозрительно каждый портрет.В нем насупился замкнуто каждый предмет.Черта с два здесь получишь ты добрый совет,или, скажем, привет, или белый букет.Пишмашинки стучат под копирку ответ:«Нет-нет-нет… Нет-нет-нет… Нет-нет-нет…»А когда совершенно погасится свет,начинают в нем призраки мрачный балет.Черта с два — хоть подохни — получишь билет,чтоб уехать из черного города Нет…Ну, а в городе Да – жизнь, как песня дрозда.Этот город без стен, он – подобье гнезда.С неба просится в руки любая звезда.Просят губы любые твоих без стыда,бормоча еле слышно: «А, – все ерунда…» —и сорвать себя просит, дразня, резеда,и, мыча, молоко предлагают стада,и ни в ком подозрения нет ни следа,и куда ты захочешь, мгновенно тудаунесут поезда, самолеты, суда,и, журча, как года, чуть лепечет вода:«Да-да-да… Да-да-да… Да-да-да…»Только скучно, по правде сказать, иногда,что дается мне столько почти без трудав разноцветно светящемся городе Да…Пусть уж лучше мечусь до конца моих летмежду городом Да и городом Нет!Пусть уж нервы натянуты, как провода,между городом Нет и городом Да!17 ноября 1963, Суханово

«По улицам…»

По улицам, стритам, по рю и по кайесвы после работы идете, толкаясь.Я с вами смыкаюсь и в этом не каюсь.Вы очень устали. Вы нервными стали.Вы недра вспластали. До звезд вы достали.Но кажется мне — вы еще не настали.В зубах ваших «Кэмел», «Житан» или «Новость»,и каждый из вас, как отдельная повесть,отдельное сердце, отдельная совесть.Под каждым беретом, ушанкой, сомбреробезмерности мира отдельная мера,в отдельное что-то отдельная вера.А вы за абсентом, за водкой, за кьянтиотдельными быть хоть на миг перестаньтеи в ваших глазах человечеством станьте.Сложите, к великому братству готовясь,отдельные повести — в общую повесть,отдельные совести — в общую совесть.Мне все это хочется вам напророчитьи в этом пророчестве не опорочитьвсе то, что желал бы я в жизни упрочить.Нет, я не прошусь ни в пророки, ни в судьи,но вы уж простите — подобно зануде,вам, люди, твержу я: «Мы люди. Мы люди.Мы люди. Мы строим, огрызчиво ропщем,друг друга при случае радостно топчем,а наша отдельность — ведь ложная, в общем.Мы люди. Отдельными мы не бываем.Других забывая — себя забываем,других убивая — себя убиваем…»1963

Так уходила Пьяф

И был Париж, был зал, и перед залом,на час искусство прыганьем поправ,острило что-то и вертело задом…Все это было – приложенье к Пьяф.И вот она вошла, до суеверьяпохожая на грубого божка,как будто в резвый скетч, ошибшись дверью,усталая трагедия вошла.И над белибердою балаганнойона воздвиглась, бледная, без сил,как будто бы совенок больноглазый,тяжелый от своих разбитых крыл.Кургузая накрашенная кроха,она, скрывая кашель, чуть жива,стояла посреди тебя, эпоха,держась на ножках тоненьких едва.На нас она глядела, как на Сену,куда с обрыва бросится вот-вот;и мне хотелось кинуться на сценуи поддержать – иначе упадет.Но – четкий взмах морщинистой ручонки!Вступил оркестр… На самый край онаступила… Распрямляясь обреченно,дрожа, вобрала музыку спина.И вот запело, будто полетело,упав от перевешивавших глаз,хирургами искромсанное тело,хрипя, переворачиваясь, – в нас!Оно, летя, рыдало, хохотало,шептало, словно бред булонских трав,тележкой сен-жерменской грохотало,сиреной выло. Это было – Пьяф.Смешались в ней набаты, ливни, пушки,заклятья, стоны, говоры теней…Добры, как великаны к лилипутке,мы только что невольно были к ней.Но горлом горе шло, и горлом – вера,шли горлом звезды, шли колокола…Как великанша жалких Гулливеров,она, играя, в руки нас брала.А главным было в ней – артисте истом,что, поджидавшей смерти вопреки,шли ее горлом новые артисты, —пусть оставляя в горле слез комки.Так, уходя со сцены, Пьяф гремела,в неистовстве пророчествуя нам.Совенок пел, как пела бы химера,упавшая на сцену с Нотр-Дам!1963