Вот и ныне получил верный слуга царёв Потёмкин под своё начало отряд для войны со шведом в Ижорской земле. Волен в своих решениях, и никто его не одёрнет – новгородский воевода князь Голицын понимает: на месте стольнику куда видней, чем ему из древней русской столицы или князь-боярину Милославскому из Москвы. Но и спрос будет велик!

Потому каждый свой шаг обдумывает воевода, потому и с Пушкиным уговорились гонцами обмениваться, потому и многих бегущих от шведа сам подробно расспрашивает в надежде узнать о противнике ране неведомое.

Ведомо было Потёмкину, что народ православный, нежданно-негаданно для него оказавшийся полвека назад под шведом, начал утекать в Росею ещё до того, как в Стокгольм свиток с текстом Столбовского мира доставили. И по договору сему русские должны были беглецов шведам выдавать. И случалось такое, но… редко и без особого усердия. К тому же крестьяне часто укрывали беглецов, а власти особо и не старались их разыскивать. Да, официально издавались грозные указы не принимать перебежчиков, но в то же время из Москвы устно намекали: в сем деле не усердствовать.

«Щас, выдадим вам, нехристям, православных, – зло пробурчал под нос Потёмкин, и Яхонт скосил глаз на хозяина: уж не бредит ли? А всадник продолжал размышлять. – Вота ведь какое дело! После Столбовского мира крестьяне лучше дворян оказались. Те, не желая терять имения, Бога забыли, в лютеранскую веру подались, ошведились! Тока бы своё добро сохранить и заполучить шведские дворянские привилегии».

А крестьяне веру отцов блюли в чистоте, потому и притеснялись как фогтами и лансманами [28] , так и помещиками, которым вскоре корона почти все казённые земли раздала.

И пригнули тяжкими налогами православных к самой земле. В кажный двор заглянули, всё в особые книги занесли: где и каки люди, лошади да жеребяты, коровы да нетели, бычки, овцы, козы, свиньи, собаки, рыболовные сети, тенеты [29] . Медь, хмель, ружья, рожь да овёс в поле и подсеке, сено, невода и лодки – всё сочли. И за всё плати! Зерно на мельницу повёз? Заплати налог! А если не хочешь угодить в рекруты, служить в поганом шведском войске – плати особую деньгу! Налог на землю тож не забыли. И других прав, кроме как платить за всё что взбредёт в шведские да немецкие фогтовские да помещичьи головы, крестьяне не имели! Их даже с земли могли согнать без всяких объяснений.

Так что желающих отплатить угнетателям было предостаточно! Перебежчики готовы были идти на смерть, чтобы разведывать пути-дороги для русского войска, имущие предлагали Потёмкину и Пушкину весь свой хлеб для прокорма отрядов. Наиболее сильные просили оружие и права биться плечом к плечу с воеводскими людьми. Иных Пушкин брал и сводил в особые малые отряды. Потёмкин в этом деле более осторожничал, не хотел зря не ведавших воинской науки мирных хлебопашцев да рыбаков на смерть посылать – боле думал, как с казаками найти общий язык. Но охотно использовал добровольных помощников как проводников да разведчиков. И – всей своей немалой властью защищал жизнь и имущество соотечественников. Показывая: царь Алексей Михайлович и великой государь и патриарх Никон православных обижать никому не позволят! И за все великие обиды, сотворённые шведами, царёвы воеводы повоюют ворогов и вернут Росии её исконные земли.

Яхонт фыркнул, приводя седока в чувство, – и вернувшийся в реальность Потёмкин увидел заставу, стрельцов – верно, Лавуя и лагерь были совсем близко. Повеселевший воевода – долгий путь ему изрядно успел наскучить – подозвал Акима.

– Пора вечерять!

…Вечерять в погожие дни Пётр Иванович полюбил у костра на речном берегу. В походе вообще можно было не соблюдать многочисленных московских условностей, да и урона для чести никакого не было: на много вёрст кругом Потёмкин был самым знатным и самым главным – кто посмеет указывать воеводе?

Вот и нынче он развалился на широкой лавке, поставленной у большого костра, и, подперев кулаком щёку, внимательно слушал поповича, по приказу воеводы не стоявшего, а сидевшего перед ним на земле. Чего мучить парнишку? И так намаялся!

– Шведы не давали принимать новых священников с Руси, – обстоятельно обсказывал свою историю Васька Свечин. – Кады поп умирал, его приход пустым оставался. Соседний поп наезжал – крестить, венчать, отпевать. О, сколь горя мы тут вынесли, сколь унижений, – прижал ладони к глазам попович, – кады отца моего рукоположили, в Ингерманландии с полсотни храмов было, а ныне лишь два десятка осталось! Всего семь попов к нонешней зиме было! И всё чаще и чаще бате доводилось ездить по земле Ижорской, в любу непогоду. Вот и надорвался он. Захворал к весне – и в три дня сгорел. Мать аще много лет как схоронили. Сиротой я остался. Решил, как сухо станет, в Росию податься. А тут слух прошёл, что войско на шведа идёт. Я и пошёл к войску. Да в неволю и угодил.

– За своевольство десятник ответил! – грозно проронил Потёмкин. – Лучше скажи, откель тебе латынь ведома?

– Ах, воевода! Не ведал я, но и средь шведов один добрым оказался, из их начальных людей. Я ходил за ним, пока он болел, а швед меня от нечего делать разным ведомым ему языкам обучал – немецкому да латыньскому. А уж по-шведски я сам выучился – без него в Ижорской земле ноне нельзя. Они даже проповеди по-фински читать не разрешают! А уж язык ижор да вожан [30] , считай, ваще под запретом! И всех в лютераньску веру гонят – без перехода в неё даже торговать не дают. Иные притворно приемлют ересь енту, а тайком к попу бегают за отпущением грехов.