Но нет, Горислав всего лишь лежал, распростертый на земле, и выдавал свое местонахождение богатырским храпом. Евпраксия распорядилась поскорее убрать его с глаз долой, пока немцы не увидели. Маленькие победы, одержанные этой ночью, воодушевили ее. Будущее перестало казаться таким уж беспросветным.

Дорога все тянулась и тянулась к горизонту, то прорезая лесные чащи, то пролегая через зеленые равнины, прыгая через реки, взбираясь на пригорки и горы, сбегая вниз и нигде не заканчиваясь. Ей были нипочем дожди и солнцепек, она ловко обминала болота и овраги, не терялась в ночном мраке и не отказывала в прибежище никому.

После поражения в состязании немцы возненавидели спутников еще сильнее, чем прежде. Они раздражались по каждому поводу и даже пытались подгонять волов, казавшихся им чересчур медлительными. Им хотелось как можно скорее вернуться на родину и избавиться от возложенной на них обузы.

Вспыльчивость едва не стоила им жизни во время встречи с отрядом, следующим по той же дороге, но в обратном направлении. Евпраксия так и не разобрала, какого рода-племени были эти люди. Прежде ей не доводилось видеть мужчин с такими длинными волосами, что их приходилось заплетать в косы, и с висячими, как у сомов, усами, заменяющими бороды. Воины носили меховые безрукавки или же скакали вовсе голыми по пояс. Немцы, не сообразив, что видят перед собой лишь дозорных, пожелали проехать непременно первыми и преградили незнакомцам путь.

Произошло это на узкой гати, переброшенной через заболоченный участок леса. Усачи, столкнувшись с немцами, придержали коней и загорланили, призывая подмогу. Она не заставила ждать себя долго. Пока обоз из Киева подтягивался к бревенчатой гати, с другой стороны прискакали сотни две всадников и не просто потеснили немцев, а опрокинули их в болото. Не ограничившись этим, они заняли всю дорогу и стали цепью, пропуская своих. Процессия растянулась чуть ли не на версту, и все время, пока она шла, обозу Евпраксии пришлось стоять на месте.

Искупавшийся в грязи барон Фридрих фон Дюрент, униженный и обозленный, не придумал ничего лучше, чем заставить погонщиков идти по болоту вброд. Верблюды заартачились, как ни били их палками, волы же покорно полезли в слякотную жижу, увязли там по брюхо и остановились, оглашая окрестности тоскливым ревом, вызывавшим хохот проезжих.

К тому времени, когда их удалось вытащить на твердую землю, они уже были не белыми, а серыми и шерсть сосульками засыхала на их боках. Евпраксию так разозлила выходка фон Дюрента, что она была готова наброситься на него с кулаками, но благоразумие взяло верх, и княжна ограничилась тем, что обронила сухо:

– Не стоило вам беспокоиться, барон. И вы были бы чище, и несчастные животные тоже.

То, что его поставили на одну доску с волами и конями, вывело фон Дюрента из себя до такой степени, что он наговорил Евпраксии дерзостей и удалился, отказавшись просить прощения. Поразмыслив, она решила оставить выходку немца без последствий. В своем нежном возрасте девушке хватило ума сообразить, что иногда лучше не припирать подданных к стенке и позволять им выпустить пар.

До самой ночи путникам не встретилось ни одного чистого водоема, где можно было бы отмыться и очиститься после барахтанья в болоте. Они разбили лагерь посреди черной чащи под пугающе огромной, выпуклой луной, которая не походила на тот плоский диск, каковым была раньше. Лесная нечисть собралась вокруг, жутко вскрикивая на разные голоса: кто зверем, кто птицей.

Как выяснилось, остерегаться нужно было не оборотней и леших, а людей, которые всех хуже и опаснее в этом мире. Небо начало сереть, а звезды – блекнуть, когда Евпраксию разбудили воинственные крики, ругань и бряцанье оружия. То было внезапное нападение на лагерь. Разбойники решили сделать это ближе к рассвету, когда часовых сморит сон, но просчитались, ибо Горислав, как верный пес, каждую ночь караулил свою княжну, а сон его был по-звериному чуток. Увидев тени, подкрадывающиеся со всех сторон, он бросился в бой и успел зарубить двоих, прежде чем на помощь подоспели остальные.

Евпраксия, разбуженная шумом, высунулась в прорезное окно своего жилища и увидела звероподобного мужика с воинственно занесенным топором. Вместо того чтобы нанести удар, он охнул и застыл, пуская по бороде кровавые ручьи. Из его груди выдвинулся блестящий предмет, в котором Евпраксия узнала острие меча. Пронзивший разбойника немец не успел выдернуть клинок, когда на него налетели сразу двое, орудуя дубиной и косой, снятой с древка и обмотанной холстиной. Они легко взяли верх над одним противником, застигнутым врасплох, но восторжествовать не успели, поскольку обоих одновременно сразили мечи Горислава и Седрика.

Солнце еще не проглянуло в утренних сумерках, когда бой был окончен. Всего защитники обоза убили девятерых, ранив двоих и обратив десятка полтора в бегство. Барон фон Дюрент велел подвести к себе пленника, поставил рядом переводчика и сказал следующее:

– В моей власти предать тебя смерти легкой или мучительной. Выбирай, злодей.

Пленный высказался в том духе, что помирать, вообще-то, неохота, однако, если деваться некуда, он предпочел бы отправиться в последний путь без боли.