Задумался Пиньков.

– А как считаешь, – спрашивает, – знает колдун, где сейчас мой автомат?

Гномик даже встал от почтительности.

– Колдун знает всё, – объявляет торжественно.

– Знает он там с редькой десять! – недовольно говорит Пиньков. – Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?

Гномик брык – и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…

Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.

– А далеко отсюда этот ваш колдун живёт? – спрашивает.

– День пути, – слабым голосом отвечает гномик. – Только там не пройдёшь – пупырчатых много…

Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…

– В общем так, Голька, – говорит Пиньков (Голька – это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). – Пойдём-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты всё, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.

А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнёт. И верно – зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.

– Да! – говорит. – Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!

И – брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.

Оживил его по новой – и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились – шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.

Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только лёгкая волнистость склонов напоминает.

– Ну и куда теперь? – спрашивает Пиньков.

Оказалось – вверх по течению. Колдун, по слухам, живёт в самом начале центрального оврага – бункер там у него, что ли…

И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…

«Плохо дело, – думает Пиньков. – Дневной переход на голодный желудок – это уже не служба, а так, несерьёзность одна…»

– Слышь, Голька, – обращается он к гномику, – а банку эту тебе на сегодня выдали?

– Что ты! Что ты! – Голька на него даже ручонками замахал. – Банка – это не на день. Это на неделю.

– Н-ни черта себе! – говорит Пиньков. – Выходит, за эту неделю ты уже всё получил?

– Ну да – за эту… – слабенько усмехается Голиаф. – Это за позапрошлую, и то еле выпросил…

– Ага… – говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: – Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?

– А по рёбрам… – со вздохом отвечает Голиаф.

Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмёт вдруг и помрёт с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.

Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причём прятаться всё труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе – порядку больше.

Ну и наконец всё. Пришли. В смысле – трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.

– Нет! – говорит минут через пять Пиньков. – Не могу я этот бардак видеть!

Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.

– Значит, так, Голька, – инструктирует. – Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.

Поднимается в рост и твёрдым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.

– Встать! – рявкает рядовой Пиньков. – Смир-рна!

Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашёлся один слабонервный – встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего – стоят, терпят.

– Кто дневальный?! – гремит рядовой Пиньков. – Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!

…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш рубль – уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!