Шрифт:
Щемящие воспоминания нахлынули на графа, который, прихватив арфу, направился на стену замка. Теплый ветерок и ласковое весеннее солнце только усилили ощущение печальной грусти по минувшей юности, рыцарским забавам и шалостям с молоденькими крестьянками. Торн задумался. Он уже давно привык обходиться без человеческого общества. Книги замковой библиотеки стали его страстью и сделались подлинным смыслом его жизни. По мнению кота, граф успешно справлялся со своими обязанностями. Его власть признали все жители огромного графства. Он принимал депутации и разрешал споры. Но делал все это он только из чувства долга, испытывая радость лишь тогда, когда уединялся в библиотеке или лаборатории. Рыцарь овладел магическим искусством, мог творить заклинания редкой сложности, однако и это свидетельствовало, главным образом, о результатах его общения с книгами. Он гордился успехами в магическом искусстве, но очень редко применял свою силу.
Торн провел пальцами по струнам. Инструмент отозвался чистым, глубоким звучанием. Память рыцаря подсказала ему слова немудреной, старинной баллады, щемящий напев которой разбил не одно девичье сердце. Постепенно руки исполнителя обрели былую уверенность. Тогда из-под его пальцев полилась та самая мелодия, которая разбередила почти забытые воспоминания. Граф откашлялся и запел:
У девушки синими были глаза, Но рыцарь ее не любил… Бедняжка не раз засыпала в слезах, А он ее облик забыл. Он тешился славой, любил звон мечей, Но холод сковал его дом…. Он множество мертвых, безмолвных ночей Провел в этом доме пустом. А девушка песни слагала ему, Он их никогда не слыхал, И верность хранила ему одному, Об этом он тоже не знал. Сражался тот рыцарь, себя не щадя, И ран не считал он своих… А боли все чаще в преддверье дождя Ломали его за двоих. Однажды он вновь собирался на бой, Но с лавки не смог уже встать: Жестокая, вечная, смертная боль Его уложила в кровать. Вот ночью глаза приоткрыл он: пред ним Стоят две старухи и ждут. Почувствовал рыцарь, сомненьем томим, Что ждет его праведный суд. «Всю жизнь убивал ты, — сказала одна, – Теперь я пришла за тобой. Всю чашу удачи ты выпил до дна, Со Смертью ты вступишь ли в бой?» У рыцаря нет даже сил отвечать, Хоть дух его так же могуч… Но кто же вторая старуха? Не мать Его ли пришла из-за туч? Вот эта старуха с нелепой клюкой Встает перед Смертью, дрожа, «За рыцаря я выступаю на бой, Срази-ка меня, госпожа!» И тычет клюкой она Смерти в лицо, А та, отступая, ворчит… Тут скрипнула дверь, загремело кольцо, И Смерть растворилась в ночи. Есть маленький домик на склоне горы, Там двое живут стариков. Их кормят Природы скупые дары В течение многих веков. Пусть шепчут соседи ненастной порой, Судача от скуки про них, Что Смерть не забыла тот памятный бой И тронуть не смеет двоих.Когда Торн пел последний куплет, на него легла тень, а на соседнюю башню опустился черный дракон. В сознании певца зазвучал глубокий низкий голос, в котором смешались удивление и насмешка:
— Мелодия хороша, исполнение — почти изысканно, но глупым словам не хватает изящества. Если петь о человеческих нелепостях, требуются необычная форма или редкие слова.
Граф, отложив арфу, посмотрел прямо в глаза склонившему голову ящеру.
— Я человек, а не дракон. Я пою о том, о чем поют люди, так, как поют об этом они. Эта песня напоминает мне мое детство.
— Когда ты только вылупился из яйца?
— Нет. Когда я впервые выполз из гнезда.
— Воспоминания молодости сладки, ибо они неотчетливы, к тому же быстро забываются. Остается только мелодия да обрывки глупых слов как тень еще более глупых мыслей. Я понимаю тебя. Я, например, помню песни, что пели мне, когда я вылупился из яйца, но не помню ни одной мысли, если только в то время они появлялись в моей маленькой голове.
— Может быть, ты споешь мне одну из тех песен? — осторожно спросил Торн.
— Я не пою старых песен. Я сочиняю новые. Послушай последнюю.
В голове рыцаря зазвучала странная мелодия, рваный ритм которой поддерживался как бы несколькими инструментами, каждый из которых играл в своей тональности. А затем в мелодию вплелся низкий, отзывающийся эхом вибрирующий голос:
Брызги дождя и солнечный свет – Радуги мост прочен. Страшен полет, если воздуха нет, Очень! Ветер несет над землею листок, Ветер ломает крылья, Но побеждают воздушный поток Усилья. Знаков созвездий хватит в ночи, Чтобы найти дорогу… Видно лишь звездочку — это почти Много! Землю и небо верчу, как хочу, И прорезаю лед. Вечная тайна. О ней я молчу… Полет!Когда смолкли последние звуки мелодии, тот же низкий голос спросил:
— Каково?
Озадаченный Торн не нашел ничего лучшего, чем честно признаться:
— Необычно!
— Еще бы! — удовлетворенно проворчал дракон. — Это я прямо сейчас сочинил! А ты способен прямо сейчас сочинить песню? Попробуй! Обещаю, что буду снисходителен.
Торн почувствовал легкое раздражение. В голосе ящера звучало явное самодовольство и презрение ко всему человечеству, включая самого графа Ад’Берт. Рыцарь принял вызов. Подняв арфу, он резкими движениями пальцев заставил струны издавать плачущие звуки, диссонирующие веселому напеву, под который певец быстро подгонял слова, не слишком заботясь об их смысле:
За соседнею горой Солнце село. Уходила той порой Жизнь из тела. На прощанье говорила, Словно пела: «Ах, какое это было Тело! Если бы нам расставаться Не приспело, Мы свершили б, может статься, Злое дело. Ты бы в пламени спалило Все, что ело… Только ты лишилось силы – Ослабело!» Тело ж молвило ей, став Белее мела: «Выпить я настой из трав Не успело! Колдовству препоны нет, Ты б летела – Принесла б настой и лет Мне, для тела!» Жизнь помчалась, как стрела, Аж вспотела, Но, вернувшись, поняла: Не успела! Помню, поле той порой Шелестело… Ну, а тело под горой – Зеленело.Закончив балладу резким ударом по струнам, рыцарь повернулся к Шелесту Ночи и вызывающе спросил:
— Каково?
Теперь дракон выглядел озадаченным. Он склонил голову набок, вытянул шею и попытался заглянуть в глаза Торну.
— Это ты сейчас сочинил?
— Разумеется, — небрежно ответил граф, — а что тут такого?
— Очень странная песня! Я ее не понял… — ящер не скрывал смущения и разочарования. — Я не нашел в ней человеческой глупости, но не обнаружил также драконьей мудрости. Есть форма, есть содержание, есть мысль, есть изящество, — но я ее не понимаю! Удивительно!