– О, сыр-р! Ур-ра! Как раз сыр тигры любят больше всего на свете.

– А как тигры насчет этого?
– спросил я, вытаскивая из шкафа бутылку коньяка.

– Тигра р-рад!
– рявкнул Тигра.

Коньяк и горячий чай согрели нас и сняли возникшую было вначале скованность. Мы обсуждали сегодняшнее похождение.

– А он довольно милый, да?

– Что ты, - отозвался я, - Джон - вот такой мужик!
– Я заставил себя, несмотря на то, что испытал легкий укол ревности, ответить именно так, ибо это была истинная правда. Но Портфелия удивила меня:

– Я не про Джона твоего, а про Заплатина.

Как угодно назвал бы я профессора - серьезным, основательным, положительным, только не "милым". Но каждый видит по-своему.

– Интересно было бы увидеть мир твоими глазами. Себя, к примеру, я бы, наверное, увидел совсем не таким, как в зеркале. Значительно, наверное, страшнее.

– На комплименты набиваемся, да? Одно слово - "филологический мужчина".

– Два слова, - поправил я.
– А на комплименты мы не набиваемся, наоборот, я лучше, чем кто-либо, знаю, что я - хороший. Вот в твоих глазах - не уверен.

– В моих глазах - очень хороший.
– Она проговорила это с такой сахарной улыбкой, что я, от удовольствия растерявшись сначала, все-таки понял, что это - стеб.

– И ты в моих глазах - замечательная, - попытался я попасть ей в тон. Но уверен, в моральном смысле мне было значительно легче сделать этот комплимент, ведь и вправду, в неверном мерцании светильника она была сейчас очень привлекательной.
– Замечательная, Леля, - повторил я.

– Вот и чудно, трам-пам-па, - все так же вкрадчиво сказала она, а потом захохотала неестественно и так громко, что я испугался за материн сон.
– Все, хватит, флиртовать мы с тобой, Толик, не можем. Мы через чур хорошо знаем друг друга, так? Разве друзья могут флиртовать?
– Она взялась за подлокотник кресла, намереваясь подняться, но я остановил ее, положив ладонь на плечо.

– Очень даже могут.
– Я всем существом ощущал, как глупо сейчас я выгляжу, и понимал, что буду выглядеть во сто крат глупее, когда она вновь оборвет меня... И все же я обвил ее шею рукой и, чуть-чуть притянув к себе, поцеловал. И неожиданно она ответила мне таким жадным, таким долгим поцелуем, что я даже задохнулся немного. И весь наполнился свежим щемящим чувством ожидания.

– А как же работа?
– совсем некстати прошептала она. Но руки наши не задавали глупых вопросов.

– При чем здесь работа?
– улыбнулся я, а после паузы, вызванной очередным поцелуем, продолжил давно заученной, но "не использованной" еще фразой.
– Офелия? В твоих молитвах, Нимфа, все, чем я грешен, помяни.

И она отозвалась:

– Мой принц, как поживали вы все эти дни?

Я был приятно удивлен и закончил:

– Благодарю вас; чудно, чудно, чудно...

Наши губы снова слились, и теперь это стало чем-то уже совсем естественным, почти привычным; очень правильным. Очень правильным.

Я, наверное, минуты три трясу Джона за плечо. Наконец, он продирает глаза.

– Совсем бы лучше не спал. Гадость всякая снится. Эти. Насмотрелся я там на них. Хуже роботов. Чего не пойму: куда совесть-то у них девается?

– Я тоже думал об этом. Может быть, это объективно? Знаешь, есть такое понятие - "стадный инстинкт"?

– Ну?

– По отдельности люди могут быть вовсе не плохими. А толпой такое творят... А тут - "супертолпа".

– Как-то неубедительно.

– Еще есть одна идея. Любая человеческая мысль - информация, окрашенная эмоциями. Эмоции - как бы цвет мысли. И если несколько мыслей смешать, информация будет накапливаться, а вот эмоции сольются в нейтральный фон. Как если цвета радуги смешать, получится белый.

– Что-то в этом есть. Ладно, спи, философ.
– И он принялся перематывать окровавленную повязку на голове.

Я забрался на топчан и закрыл глаза. И снова прошедшие события последних дней стали отчетливее настоящего.

– ...Так что надо списать его в архив, - закончила Портфелия.

– Вот и я говорю, что работать ты, Лелечка, не можешь, - с чисто женскими логикой и тактом резюмировала Маргаритища.

– Я-то как раз умею, - столь же обоснованно возразила Портфелия, только не могу писать то, чего не было.

– А от тебя этого никто и не требует.

– Никаких "незаконных операций" там не было...

– И слава аллаху, милочка. Ты ходила на задание. А это значит, что ты должна была принести материал. И вовсе не обязательно делать сенсацию. О Заплатине, например, мы вообще еще не писали. А его открытии, судя по тому, что ты рассказала, - событие номер один. В мировой медицине. Самое эффектное было бы - репортаж с ночной операции. А самое легкое научно-популярная статья по сути открытия. Можно и просто интервью с профессором. Или подборка экспресс-интервью со спасенными; да, вот это, пожалуй, хорошо было бы. Или еще: "Портрет ученого" - очерк. Ну, а в крайнем случае - критическая корреспонденция о препонах, которые административно-бюрократический аппарат ставит на пути новой идеи (за препоны не беспокойся, их всегда хватает). Другими словами, тысяча вариантов. На худой конец - зарисовка о стороже-ветеране. А возможно, это даже самое лучшее... Так что, давай-ка, милочка, роди до завтра что-нибудь. Строк двести-двести пятьдесят.