Посольства обменивались нотами протеста, срочно поднимались исторические архивы с целью подтверждения права первооткрытия земли Санникова еще в прошлые века. Перенацеливались пусковые установки, стратегические бомбардировщики дальней авиации барражировали у границ вероятного противника – военные занимались привычными и понятными делами. Напряжение нарастало до тех пор, пока у Организации Объединенных наций не сдали нервы, и она не объявила спорный архипелаг зоной совместного протектората России и США.

Вздохнув, военные сыграли отбой и увели корабли на базы и самолеты на аэродромы. Подводные лодки исчезли в океанских глубинах, а танки вернулись на свои полигоны. И тогда за дело под бдительным присмотром спецслужб взялись ученые. Все три острова архипелага былисфотографированы, измерены и описаны. Зоологи млели от счастья, наблюдая живых мамонтов, лучшие зоопарки мира выстраивались в очередь за экзотическими видами фауны, но почти сразу была замечена еще одна странная особенность здешних обитателей. Они не могли жить на Большой земле. Очень быстро хирели и дохли. И как не старались, не бились над этой проблемы лучшие мировые умы, сделать ничего не могли.

На жизни всего остального мира открытие трех, хотя и очень странных островов, никак не отразилось. Очень быстро кадры кинохроники, (видеокамеры там не работали), с живыми ископаемыми пропали из программ новостей и уступили место привычным вещам: взрывам, терактам, северным корейцам под аккомпанемент партийных гимнов испытывающих баллистические ракеты, экспериментирующим с мирным атомом иранцам и другим, приятным и обычным новостям. Все привыкли, что рядом с ними бродят по планете живые мамонты.

Но однажды, группа зоологов на самом дальнем острове архипелага ловила неводом на мелководье странного вида зубастую кистеперую рыбу, Рыба безнадежно (так думали ученые) попалась в сеть, но сдаваться упорно не хотела. Блестя на солнце золотистой чешуей, она страшно клацала острыми зубами, стараясь откусить кому-нибудь палец и издавала хриплые гортанные звуки. Сразу была выдвинута рабочая гипотеза, что она не просто кричит, а пытается вступить в контакт на неизвестном языке. Зоологи просто рыдали от счастья и мечтали показать говорящую рыбу лингвистам. Где-то вдалеке призывно замаячила Нобелевская премия. Рыба лингвистам показываться не хотела, про премию знать ничего не желала и зверела прямо на глазах. Невод стали осторожно подтягивать к берегу, решив, что в чуждой ей сухопутной среде рыба будет посговорчивей.

– Зря вы, ребята, это делаете! – сказал им небольшого роста мужичек в потрепанной, но чистой душегрейке на меху и штанах из домотканого сукна. – Вот вытащите сердешную на бережок, бед потом не оберетесь. Это в воде она смирная, а на суше – чище голодного панцирного камнелома будет. Вы что сами не видите, не золотая это рыбка, чистая мутантка говорящая! А если съесть ее хотите, не советую. Жесткая очень и не вкусная. С большой голодухи еще можно употребить, а так, чтоб просто попробовать - только нутро засорите без толку.

Зоологи опешили.

– Это она СЕЙЧАС смирная? – спросили они, глядя на барахтающуюся на мелководье полутораметровую рыбину с налитыми кровью глазами.

– Конечно, смирная. – подтвердил мужичек. – А я что говорю! На суше десяток таких красавиц за полчаса медведя под орех разделывают. Если конечно он их сам передавить не успеет.

– Это как? – спросили удивленные зоологи.

– Да просто. – ответил мужичек. – Одна выползает на мелководье и валяется будто дохлая. А медведю рыбки то хочется! Он к ней нагибается… И тут из воды её товарки хищные на бедолагу неопытного и набрасываются. А тогда уж, как говорится, кто кого. Или мишка наестся, или мишкой наедятся.

Рыба, воспользовавшись замешательством, возникшим среди своих врагов, перешла в решительную контратаку. Совершив несколько отчаянных бросков в разные стороны и разогнав опешивших научных мужей подальше, она прогрызла в неводе дыру и, выкрикнув что-то на прощание, исчезла в волнах.

– Послала она вас, соколики, - сообщил мужичек, сосредоточенно скручивая самокрутку.

– Куда послала? – не поняли ученые.

– На Кудыкину гору, куда же еще, - ответил обладатель домотканых штанов, обдавая всех облаками удушливого дыма.

– И на каком языке, она послала? – спросил, откашливаясь и разгоняя дым руками, руководитель экспедиции, тогда еще не очень известный профессор Зигмунд Петрович Людоедов-Тянь-Шанский.

– Известно на каком, - невозмутимо ответил мужик, еще раз затягиваясь своей самокруткой. – На этом – на древнешумерском.

Решивший в экспедиции бросить курить профессор достал из потайного кармана пачку сигарет, автоматически открыл ее и, щелкнув зажигалкой, нервно задымил. Так же автоматически он предложил пачку мужичку. Занятый своими носящимися по голове со скоростью экспресса Москва – Сочи, научными мыслями профессор не заметил, как дрогнули у нового знакомого руки. Дрожащими грубыми пальцами он нежно вытащил сигаретку, бережно размял ее и, с наслаждением вдохнув аромат, закурил. Прикуривал он от древней зажигалки, сделанной из винтовочного патрона. Пока мужик, блаженно жмурясь, травил свой организм никотином, Зигмунд Петрович внимательно рассматривал его сапоги. Ну, ни как не вязались с домоткаными штанами сапоги из крокодиловой кожи. Чем больше ученый присматривался к ним, тем больше удивлялся. Это была кожа не известного Людоедову-Тянь-Шанскому вида крокодила! И тут, (ну, наконец) его как молнией прошила одна очень простая мысль. Внимательно осмотрев счастливую бородатую физиономию своего собеседника, выкурившего сигарету почти до самого фильтра и изо всех сил растягивающего удовольствие он спросил: