Слева от гетеры в воздухе промелькнула чёрная тень. Маркус приземлился на ноги, как кошка, и раньше, чем виверна успела обернуться, полоснул животное мечом по крылу – он-то знал, как драться с подобными тварями. Виверна завизжала и отскочила в сторону. Зрители ахнули и затаили дыхание. Иногда кто-то из аристократов нарушал правила, чтобы защитить свою ставку, как Сант совсем недавно, но только так, чтобы нарушения никто не заметил.

Маркус дождался, пока виверна повернётся к нему мордой. Когда это произошло, молнией бросился вперёд и всадил меч в жёлтый, широко открытый глаз. Виверна оглушительно завизжала. Маркус выдернул клинок и с размаху отрубил огромной ящерице голову, хотя в этом не было необходимости – та уже была мёртва.

Подняв за перепончатое ухо здоровенную голову, Маркус двинулся к императорской ложе. Бросил свой трофей на землю перед балконом и низко поклонился, не отводя взгляда от императрицы. Церера видела, что лицо императора побагровело от ярости.

– Вы нарушили правила, – сказал он то, что и без того было очевидно, но императрица тут же дёрнула супруга за рукав, принуждая замолчать.

– Лишь потому, что сам хотел преподнести этот дар вашим императорским величествам. Ведь я достоин этого не меньше, чем безродная рабыня.

Церера закатила глаза.

– Спасибо, – сказала она негромко, когда Маркус вернулся на своё место.

– Не хотел, чтобы твоя ставка пропала, – сказал Маркус и прильнул губами к её руке.

От Маркуса соблазнительно пахло кровью, потом и дамасской сталью. Он улыбался одной половиной рта, как кот после обеда. И всё же его обаяние не могло обмануть гетеру – Клемента понимала, что оказалась в этом бою так же случайно, как и императрица.

Сант хрустнул яблоком, а когда обнаружил, что Маркус поворачивает к нему голову, сделал вид, что внимательно рассматривает надкушенный фрукт.

– Пошло, – заявил Кэнсорин и, взяв в руки кубок с вином, покачал его, а затем посмотрел на просвет.

– Просто ты привык нюхать кровь связанных рабов, – ответил Маркус. Он всё ещё тяжело дышал, но не желал показывать, что реакция товарищей задела его. «Друзьями» Маркус этих людей никогда не называл, хотя и знал их очень, очень давно.

Он скинул с плеч перепачканный кровью камзол и вытер вспотевшее лицо батистовым рукавом. Теперь, когда бой подошёл к концу, ему больше не хотелось находиться здесь, среди этих людей.

Маркус взял с подноса рабыни кувшин с вином и сделал несколько крупных глотков прямо из него. Отставил в сторону и снова подошёл к парапету, под которым недавно свершился бой.

Валькирию уносили на носилках. Глаза её были закрыты, а пепельные волосы разметались по соломенному тюфяку – абсолютно неуместному, если бы кто-то спросил патриция.

Маркус не знал, чем так привлекло его это существо. Он ходил на арену, потому что сюда ходили все, не чувствуя вкуса чужих побед. Вместе со всеми пил вино и проигрывал деньги на закрытых патрицианских вечерах. Маркусу было душно здесь – сколько он помнил себя. И эта странная валькирия стала первым в его жизни существом, чьи когти прорвались сквозь марево нескончаемого римского дня, в котором он тлел на солнце и бесконечно умирал. Она стала наваждением, и, увидев её в первый раз, Маркус понял, что придёт сюда снова и будет смотреть ещё. Теперь он ходил на арену только ради неё. Вот уже четырнадцать дней.

«Я хочу её себе», – подумал Маркус. Мысль родилась внезапно, как и все мысли, которые он обычно воплощал в жизнь. В это мгновение Маркусу было абсолютно всё равно, что воительница ни жива, ни мертва. Что денег у патриция давно уже едва хватает на то, чтобы раздавать долги, а галантерейщик третью неделю работает на него в кредит. Маркусу было всё равно, что скажут люди, когда увидят рядом с ним северянку-рабыню, валькирию – уже не девочку, каких предпочитали заводить аристократы, а взрослую воительницу со шрамами на плечах.

У Маркуса при мысли о том, как он мог бы коснуться их, внизу живота завибрировала дрожь. Захотелось провести кончиками пальцев по коже, исследуя один за другим эти шрамы.

Обычно если Маркус чего-то хотел, он мгновенно приводил это желание в жизнь, и потому, резко развернувшись на каблуках, он подхватил камзол и сообщил остальным гостям:

– Я хочу прогуляться. Ложа в вашем распоряжении, а меня можете не ждать.

Двое патрициев переглянулись между собой.

– Я, пожалуй, пройдусь с тобой, – сказал Сант.

– И я, – поддержал Кэнсорин.

– А я уж точно не останусь здесь одна, – Клемента в мгновение ока соскочила со своей скамьи.

Маркус закатил глаза, но промолчал. Он всё равно не знал, куда собирается идти, и что теперь будет делать.

Все вчетвером они вышли в коридор, серпантином оплетавший трибуны по окружности, и медленно стали спускаться.

– На днях будем играть у меня, – сказал Сант задумчиво, оглядываясь по сторонам. – Кто придёт?

– Я уезжаю, – равнодушно ответил Кэнсорин.