За чашкой Виктор осчастливил меня тем, что меня снова отправят в святая святых. В камеру, как выяснилось, неохотно запускают людей, чтобы не разрушать микроклимат, и мне вновь предстоит зайти одному, чтобы вынести в лабораторию «Девочку на пляже». Я конечно, не возражал.

Но к моему удивлению новый визит меня не слишком обрадовал. Оказавшись под взглядом «Мексиканки» я вдруг почувствовал себя виноватым. Как будто вчерашний полуночный спор был важной битвой, и я её проиграл. Не то, чтобы я выронил копьё, но коня из-под меня выбили. Как странно: всю жизнь я служил прекрасному, но вот появляется сухой биолог и что-то говорит такое, от чего я вдруг чувствую себя смешным. Искусство тянется вверх, так? У нас есть слово «возвышенное». Нас возвышает. Но вот появляется человек, который объясняет наши души снизу вверх, а не сверху вниз. Ничего у нас не отнимает, вроде бы. Даже ни с чем конкретно не спорит. Но почему же я чувствую, что у меня украли тайну? Почему я эту тайну не смог отстоять?

«Мексиканка» не осуждала меня, не смеялась надо мной, но её взгляд был таким понимающим, что я растерялся. И когда я руками в белых перчатках взял модерновую «Девочку на пляже» со стойки, у меня появилось ощущение, что я её краду.

Что за чушь? Я не вор. Я здесь работаю. Меня пропустил целый взвод охраны, у меня даже где-то в черепе нейроимплантант, который сообщил местной системе безопасности, что я тот же самый человек, который вчера проходил сто двадцать проверок на компетентность и моральную прочность. А нейроимплантанты не лгут. Не лгу и я.

И я честно отработал этот день, сгорбившись над лабораторными сканерами. К вечеру у меня в глазах плавали цветные пятна от цветокалибровщиков. Я твёрдо решил не идти в бар и не искать знакомств, а всё-таки выспаться. Но когда я спускался в лифте, вякнул телефон: пришло сообщение. Сообщение меня доконало.

Чёрт с ним, девушка, конечно, может тебя бросить. Хуже то, что девушка может тебя бросить, просто отправив сообщение пока ты в отъезде. Три строчки. Вроде как это всё, чего ты достоин. Почему она не хочет брать трубку? Не хочет оправдываться? Ей тяжело с тобой поговорить? Быть может, она прямо сейчас занята кем-то другим?

Я в пятый раз набрал её номер, сбросил вызов и зажмурился: сперва было просто темно, потом снова поплыли пятна бурого цвета: выцветшая охра, невыцветшая охра, потом опять возникло лицо «Мексиканки».

А может, это тест, подумал я. Проверка, испытание. Кто ты такой, чем занимаешься, почему ты достоин приходить к этой картине? Что если пошатнуть твои убеждения, твою страсть, попробовать смешать тебя с зоологией, распять тебя на хирургическом столе, размазать тебя по предметному стёклышку? А потом отнять любовь? Что от тебя останется, искусствовед? Где твоя страсть? Где твоё чувство прекрасного?

Где истина?

Нет, я не считаю, что она в вине, но за этими размышлениями я снова оказался за барной стойкой. Бармен дежурно осведомился, что мне предложить. Я проскользил взглядом по подсвеченным бутылкам, стоящих вдоль зеркальных полок за спиной бармена.

– Что-нибудь покрепче, – равнодушно ответил я.

– Покрепче, чтобы отпраздновать? Покрепче, чтобы забыть? Покрепче, чтобы прийти в себя? Дайте я угадаю: сперва немножечко, чтобы забыть, а потом ещё немножечко, чтобы прийти в себя, ведь завтра снова на работу.

Я рассмеялся.

– А вы проницательны.

– Как и всякий, кто каждый день стоит за стойкой.

Он налил что-то пахучее. Я молча выпил. Бармен ушёл возиться со стаканами, а потом вновь появился, словно ждал, пока я переведу дух после глотка крепкого и снова захочу говорить.

– Ждёте, пока подействует? – участливо спросил он.

– Прижигаю раны, – сухо ответил я, – во дни Рубенса порезы солдат заливали кипящим маслом. Не то, чтобы солдатам становилось лучше…

– Женщина. – Заключил бармен. – Несчастный человек за этой барной стойкой бывает двух типов: «сорвавшаяся сделка» и «женщина». Но если бы у вас были неприятности в бизнесе, то вы бы попросили льда и пили мелкими глотками, потому что бессознательно решили бы экономить. А тех, кто глотает крепкое, не чувствуя вкуса, вот как вы сейчас делаете – тех ударили по сердцу, а не кошельку. И почему женщины так любят рвать отношения на расстоянии? Мужчина в столицу по делам – а ему нож вдогонку. В спину!

– А что, нас много таких?

Бармен сделал многозначительный жест полотенцем.

– Но вы ведь не бизнесмен? Судя по одежде: высокооплачиваемый с недавних пор специалист?

– Искусствовед, – мгновенно признался я и тут же пожалел: ещё полчаса назад я пообещал себе ни с кем больше не говорить о прекрасном в этом проклятом городе.

– Так пейте не спеша! – неожиданно предложил бармен, – виски это тоже искусство. В этом напитке вкус солода и торфяного дыма, которым коптили солод, а также чуть морской солёности, чуть вязкости от дубовой бочки. Какой урок можно извлечь? Что наши чувства нежны, как ростки ячменя, и так же недолговечны. Но боль всегда улетает, как торфяной дым. Что следы, оставленные нами, смываются морем. Что мощный дуб пошёл на бочку, а значит, и после смерти ты можешь чем-то послужить…

– Да вы поэт!

– Любой бармен – поэт, философ, телеведущий и врач в одном флаконе.

– Тяжёлая, должно быть, работа.

– Не стану отпираться. Но буду скромничать. Кто я? Слушатель. Приходят разные люди, садятся за стойку, начинают говорить. Заезжие бизнесмены и столичные специалисты, иностранцы и прожигатели жизни. Моё дело наливать, стоять рядом и не затыкать пальцами уши. Если вам вдруг покажется, что я изрёк мудрость, то я вас разочарую: я её у кого-нибудь подхватил. Благодарите тех, кто сидел за стойкой до вас. Я посредник. Лишь посредник.