– Не смей выкладывать, - зло прохрипел Игорь. Страх за свою репутацию прорвался предательски в его голосе, и Марина хохотнула, неприятно и жестко. Кажется, до него дошло, что все это не шутки, и дальше будет лишь хуже, и все увидят, что его слова – вранье. А это означало очередную волну насмешек… Даже Полозкова кинула его! Это просто фиаско, это такое падение, что даже едкое слово «неудачник» кажется слишком мягким.

– В монастырь ради твоих прекрасных глаз не уйти?
– так же ядовито поинтересовалась Марина.
– А то я могу. Ты не стесняйся, говори. Уж начал высказывать пожелания, так говори их все! Я прямо сейчас метнусь, запишусь на ближайшую пятницу на постриг.

– У нас же могло быть все хорошо, - простонал Игорь.
– Когда ты вернулась бы, мы бы могли все начать с начала, как все нормальные люди! Зачем было все портить!? Я же говори тебе, что хочу все исправить, так зачем тебе приспичило путаться с этим испанцем?! Ты могла для меня хоть что-то сделать?! Хотя бы это - подождать и не прыгать в койку к первому встречному?!

Губы Марины печально изогнулись, когда она услышала этот упрек.

Сделать что-нибудь…

«Самое отважное и самое бесполезное, как оказалось, я для тебя сделала, - подумала она.
– Ровно полгода назад, когда отвоевывала у родителей гнездо, наше с тобой семейное гнездо, которое так и осталось пустым… кому была нужна моя смелость? Кто оценил то, что я за призрачную надежду обрести счастье рассорилась с родителями и лишилась их поддержки? Тогда для меня это было неслыханным подвигом… Что-то сделать для тебя… да ты подыхать будешь – я руки не подам. Потому что ты эту руку отгрызешь и заставишь сдохнуть вместо тебя!»

– То есть, это я все испортила!? – поразилась Марина. – А не ты со своими махинациями с прокурорскими дочками?! Короче, Степаненко; отцепись, а? У меня давно уже своя, отдельная от тебя, жизнь. Тебя давно никто не ждет. Отстань от меня со своими дикими планами и дай спокойно выйти замуж. А ты там оставайся со своим странными фантазиями, - заслышав за окном какой-то шум, спешно проговорила Марина. – Тешь свое эго надеждой, что я что-нибудь когда-нибудь сделаю для тебя. Убожество.

Марина с яростью дала отбой, и Анька уважительно продемонстрировала ей оттопыренный большой палец.

– Ну, ты растешь прям на глазах! Так его и надо! – одобрила она. – Давно пора!

Меж тем на улице, под окнами Марины, явно что-то затевалось. Слышались какие-то возгласы, кто-то выкрикивал имя девушки, призывая ее выглянуть в окно. Оператор Анька тотчас перехватила яростно отброшенный Мариной телефон и тоже ринулась с невестой к окну.

Внизу, под цветущими ветвями деревьев, стоял Эду, уже полностью готовый к выходу. На нем были надеты белоснежная сорочка, темно-серый, великолепно пошитый костюм, расшитый шелком жилет - чуть светлее костюма, - и темно-серый, почти черный шелковый галстук. К груди была приколота бутоньерка с белой свежей розой, точно такой же, из каких флористы составили букет невесты. Его лицо сияло, и у Марины даже дух захватило, когда она увидела его светящиеся счастьем глаза.

«Неужели это правда? – думала она, рассматривая Эду, его черные волосы, тщательно уложенные и зачесанные налево, его сияющую улыбку, от которой у девушки просто кружилась голова. – Неужели он сейчас действительно станет моим мужем, неужто это не сон?»

– Марина! – весело прокричал Эду, заметив свою невесту в окне. – Моя Марина! Ты помнишь, как все начиналось? Помнишь?

Она помнила.

Солнце сверкало в его темных глазах точно так же, как в день их знакомства, ветер перебирал черные волосы, а черная гитара в руках друга жениха, стоящего рядом с нарядным Эду блестела так же, как в тот безумный день, когда Эду взобрался с ней на дерево, петь серенаду. Наверное, если б ему не было жаль новых щегольских туфель и светлого костюма, он проделал бы это еще раз.

– Я помню, - дрогнувшим голосом ответила Марина, и знакомая мелодия огласила сад.

– Я не слышу!
– озорно прокричал Эду, сложив ладони рупором.
– Громче! Скажи это громче!

– Я помню, Эду!
– выкрикнула Марина, смеясь.

– Ты выйдешь за меня, Марина? Выйдешь за меня замуж? Скажи это так, чтобы все слышали!

– Да! Да, Эду! Я выйду за тебя!

– Ты любишь меня, Марина?

– Да! Конечно, да! Я очень люблю тебя, Эду!

– И я люблю тебя, Марина!

Марина прижимала ладони к пылающим щекам, изо всех сил стараясь не расплакаться, когда Эду снова затянул серенаду - ту же песенку, что она напевал тогда, сидя на дереве. Он пел, протягивая руки к невесте, уверяя ее, что будет дарить ей песни о любви каждый день, и Анька, снимающая это, верещала от радости.

– Какая романтика!
– орала она, тайком утирая набежавшие слезы.
– Маринка, какая ж ты все-таки счастливая и везучая! Тут слова доброго не добьешься, а тебе целую серенаду… Сейчас выложу в Инсту, и пусть половина города передохнет от зависти!

Однако, как всякой приличной испанской даме, дослушать серенаду Марине не позволили.

На глаза ее то и дело набегали слезы, грозя погубить макияж, и стилисты, парикмахеры суетились вокруг невесты, обмахивая ее салфетками, журналами, подсовывая ей воду - выпить и успокоиться, - потому что Марина, затянутая в белоснежный корсет, едва не задыхалась от нахлынувших чувств, потому что реальность вдруг догнала ее, и Марина с изумлением поняла, зачем хлопочут вокруг нее все эти женщины, зачем в ее прическу устраивают огромный гребень и покрывают голову роскошной белоснежной кружевной мантильей.

– Во-от, подруга, - заметив испуганное выражение лица Марины, расцветающие на ее щеках пунцовые пятна.
– А это начинается предсвадебный мандраж. Это норма. Дошло, наконец-то?

– Анька, - пролепетала Марина заплетающимся от волнения языком, - я сейчас умру… Анька, что же это происходит?! Анька, я замуж выхожу…Ой, мама…

– Мама нам в этом деле не поможет, - быстро произнесла Анька, ловко наливая в высокий фужер шампанского из початой бутылки.
– Нафиг ту маму! Ну-ка, глоточек! Для наступления здорового пофигизма!