Валенки, валенки-и!

Э-эх не подшиты стареньки!..

Комбат Танкаев болезненно близко к сердцу, воспринимал эти психологические «дивертисменты» врага, как личное оскорбление, как ядовитый плевок в душу. В жилах бурлила горская кровь, до ожога хотелось отдать приказ миномётчикам старшего лейтенанта Макарова накрыть и разнести к чёртовой матери этот подлый, кощунственный балаган! Но он давил в себе эти эмоции, неистребимой командирской волей. Потому, как отлично знал: именно на такую нервическую, крайне опасную, деструктивную реакцию людей, загнанных в угол, и рассчитывал вероломный враг.

Этой минутой следовало сконцентрироваться на другом: ободрить и напутствовать своих офицеров. Он по себе усвоил: с отцовским командирским напутствием легче отбивать атаки врага, идти на огонь пулемётов, в штыки…

Танкаев посмотрел на своих взводных и ротных, стоявших у кирпичной стены, освещённых холодным латунным солнцем. На касках и козырьках фуражек стыл хмурый отсвет светила. На стволах автоматов, на пуговицах шинелей, на оптических трубках биноклей был тот же тусклый шафрановый свет. И на одубевших скулах, сжатых губах, заострившихся подбородках. Поймал себя на мысли: сколько ж было уже таких построений-напутствий! И всё новые, новые лица, пришедших на смену убитым. Чуть больше задержал взгляд на двух старлеях морской пехоты: морёные ветром-порохом, кирпичного цвета, жёсткие лица. «Чёрная смерть» в линялых тельняшках, мятых «бесках» с гордо реющими на ветру гвардейскими лентами, с упрямыми складками ртов.

– Почему не в касках? – боднул вопросом комбат.

– Мы ж в морские, нам и так не капает, командир, – с едкой бравадой прозвучал ответ.

– Ракушки значит, ну-ну…Поглядим на вас хвалёных в бою.

– А ты испытай, командир, – с вызовом сказал высокий, плечистый, с крепкой, розоватой, как буковый ствол, шеей, с мускулистой грудью молотобойца, выступавшей из растерзанного тельника. Другой ниже ростом, кряжистый, как краб, потёр набитые в драках костяшки грязных кулаков, на которых пестрели старые рубцы-зарубины, краснели два свежих ножевых пореза.

– Немэц вас испытывает, рэбята. Тепер уж нэдолго ждать. В рукопашке? – комбат кивнул на бордово-чёрные порезы.

– Так точно, товарищ майор. Третьего дня, на грёбаном Мамае…Из нашей роты, – кряжистый старлей стиснул железные челюсти, сипло продолжил, – четверо нас вернулось…Вот, к вам перевели теперь.

– Вас, как зовут, командир? – пробасил высокий, плечистый.

– А меня нэ зовут, нарочито мрачно усмехнулся майор. – Я сам прихожу, когда надо.

Морпехи вместе с другими командирами одобрительно хохотнули.

– Комбат Танкаев, Магомед Танкаевич. – Он подал руку.

– Гвардии старший лейтенант Пилымский!

– А имя?

– Валерий.

– Гвардии старший лейтенант Туровец…Алексей.

Комбат положительно оценил крепость рукопожатий морпехов.

Хотелось верить, что оба останутся в живых. Отобьют атаки фашистов, сами поведут в контратаку своих полосатых чертей, прорубятся, промчатся сквозь кровавый снег короткого дня, чтобы в сумерках, в чернеющем свинце, забыть навсегда об этом латунном, негреющем солнце. Будут у печурок-костров бинтовать ушибы и раны, чистить оружие, устало хлебать из котелков, снисходительно слушать солдатский трёп о бабах; забываться на обгорелых досках и драных щуплых матрасах обморочным тяжёлым сном.

– Вот и познакомились. Добро! А теперь всэ подтянулис! – Комбат обжёг шеренгу горячими глазами из-под сведённых воедино бровей, напряг жилистую шею, на которой запружинила длинная сизая вена:

– Товарищи бойцы! Красные командиры! Два года длитца пр-роклятая война с фашистским зверэм. Два года реками льётца кр-ров рабочих и крестьян всэх наций и народов нашего Совэтского Союза! Сотни тысяч, а может уже миллионы сирот и вдов – вот рэзультаты этой невиданной миром бойни!

Иай! Мы знаем за что воюет наш лютый враг…Чьи интересы, чьи чудовищные замыслы Зла, – он исполняет…Их цэль захватит наши зэмли предать поруганию наши святыни…Жэнщин сделат своими подстилками, старых-слабых истребить, здоровых-молодых прэвратить в безмолвных рабов, которые будут дэн и ночь работать на них. Гитлер-шайтан для этого поставил под огонь миллионы своих кровожадных псов, которые нэ щадят ни жэнщин, ни детей. Вот поэтому все мы здесь! – задыхаясь от гнева прорычал он, чёрная вена плясала на бронзовой шее, крылья ноздрей воинственно трепетали. – Да-а, всё нэ просто! Всё рядом: и жизнь…и смэрт. Но помните и держите в сэрдце: мы защищаем Сталинград! Сами понимаете, братья, что этот город значыт для каждого совэтского человека. Клянус, ни один город нэ произноситца с таким благоговением, как город Сталина! Потому осознайте, какая на нас возложена отвэтственность Ставкой! Сталин – это больше, чем человек и вождь…Сталин это Победа! Сталин это мир!

Что ж, коммунисты погибают пэрвыми, живым продолжать бить фашиста до самого его звэриного логова, до самого полного истрэбления! Да иссякнет их семя, да утонут они в своей поганой собачьей кр-рови! Добро должно ходит по земле. Зло – лежат в ней под гранитной скалой. Поэтому, товарищи командиры!.. – его захлёстывал горячий подъём духа, – Сталинград должэн, обязан стать могилой для этих нэчистивых псов! Донесите всё это до ваших солдат. Пуст нэ думают, что их дом, их малая родына далеко… и здес – нэ их война. Кр-ровь под Смоленском, Москвой, Лэнинградом, здесь, на Волге, – это их война и кровь их родных, гдэ б они не жили. В Сибири, на Кавказе, Урале или Дальнем Востоке!

Он, пламенея душой, прошёлся вдоль строя, вспарывая мысами сапог голубой снег. Становился. Дёрнув впалой щекой, сказал:

– И ещё об одном помните крэпко, товарищи красные командиры. Впэреди жестокий, архиважный, отвэтстсвенный бой. Возможно, наш послэдний бой…Но именно положительный рэзультат этого боя, будет залогом контрнаступления наших войск! Так будэм достойны прэжних вэликих побед наших отцов и дэдов! Пуст атакуют собаки: добро пожаловат в ад! Вопросы ест? – он пытливо обвёл шеренгу глазами.