Перелом произошел через два месяца, когда я наконец заговорила по-английски. Как вы знаете, этот язык мне впоследствии очень пригодился. После восстановления литовской независимости я смогла сходу включиться в диалог с западными людьми, взяться за международные проекты. Из моего поколения английского не знал почти никто.

Как Вы чувствовали себя по возвращении в Литву? Надеялись ли еще когда-нибудь съездить в Америку или думали, что использовали первую и последнюю возможность увидеться с отцом?

Мне вовсе не казалось, что мы расстаемся навсегда. Я уже говорила, что еще раз съездила туда в 1971 году, возила показать ему внучку, свою дочь Алину.

Тогда я уже заметила, что он слабеет. Так и вижу: стоит возле дома и машет нам вслед. Тяжело было оставлять его… Не прошло и двух лет, как он умер. Пепел его был развеян над Тихим океаном…

А теперь вернемся в межвоенный Каунас. Где жила Ваша семья до того, как перебралась в выстроенный отцом дом?

Мы жили в самом начале Лайсвес-аллеи. Нашим соседом был полковник Бобялис. Он частенько заходил поиграть в карты с моими родителями. Подозреваю, что он втайне вздыхал по моей маме. Двое его сыновей – Юргис и Казис – были старше меня, а дочка Лайму – те – моя ровесница [36] . Мы дружили. В 1936 году, как вам известно, отец построил дом на ул. Траку (Тракайской). Насколько я помню, встречи с семьей Бобялиса стали реже.

Я почему-то не особо помню нашу квартиру на Лайсвес-аллее, воспоминания о доме на Тракайской гораздо отчетливее… [37]

В 1936 году он получил награду как лучший жилой дом в Каунасе. Советы его национализировали. Перед войной в нем жил Антанас Снечкус, в годы войны там обосновалась гестаповская верхушка.

Дом был небольшой, но очень уютный. На первом этаже была устроена квартира для сторожа, но жил в ней папин двоюродный брат. Две квартиры второго этажа сдавались. Мы сами жили на третьем. У меня была своя комната с отдельным умывальником. Рядом с ней – выкрашенный синей краской папин рабочий кабинет, в котором я любила читать книги из нашей домашней библиотеки.

Вообще я уверена: библиотека – важнейшая часть любого дома. Родительская библиотека, где было множество книг золотого фонда западной и русской литературы, сыграла огромную роль в моем развитии. Я, правда, искала в ней в основном книги вроде «Хижины дяди Тома», но при этом видела на полках тома Мольера, Шекспира, Бальзака, Шиллера, Байрона, Флобера, Золя, Достоевского, Гете, Пушкина, Томаса Манна… Может, потому мне так хотелось после войны именно этих книг.

Напротив моей комнаты, в другом конце коридора, была родительская спальня, а рядом – очень современно оборудованные ванная и туалет.

Были в квартире, само собой, и столовая, и кухня, а рядом – комнатка для посуды. Эти комнаты, так же как и большая гостиная, располагались в противоположном конце коридора.

Из столовой можно было выйти на просторный балкон, который играл и роль террасы. Летом можно было на нем обедать, читать, загорать.

Рассказывая о нашем доме, я так и вижу все комнаты и находившиеся в них вещи. Могла бы все это нарисовать, если был бы хоть малейший к тому талант.

Папа купил еще два участка земли, прилегавших к нашему дому и двору, но потом продал. Один купили американцы и потом построили там дом под представительство Соединенных Штатов. Другой купил и выстроил себе дом доктор Милвидас [38] .

После развода мы с мамой переехали в трехкомнатную квартиру на проспекте Витаутаса [39] . Это тоже был построенный в межвоенное время и во всех отношениях удобный для жизни дом. Помню и его, и квартиру, кстати, тоже на третьем этаже, но не так хорошо, как папин.

С приходом Советов нас переселили оттуда в трехкомнатную коммунальную квартиру на улице Кревос [40] . Помню, в том же доме жил художник Йонинас [41] .

Эту квартиру мы делили с евреями – беженцами из Польши. Одну комнату занимал некий господин Рабинович с женой, а кухня, ванная и туалет, как вы догадываетесь, были общие. То есть это была коммуналка.

И уже из этой квартиры во время немецкой оккупации мы были вынуждены переселиться в гетто.

Расскажите о своей школе, об учителях. Вы как-то упоминали, что воспитывались «в духе Шапоки». Что это значит?

Мы учились по «Истории Литвы» Адольфаса Шапоки [42] . Между прочим, из всей большой семьи Штромов я единственная посещала еврейскую (идиш-) школу – гимназию имени Шолом-Алейхема на улице Гардино [43] , так решил папа, будучи уверен, что именно там работают лучшие учителя в Каунасе, так что я получу наилучшее образование. Все двоюродные братья и сестры ходили в литовские школы.