Шрифт:
– Теремрин! – прошептал Посохов и почувствовал, что жена, которая вышла из купе следом, мягко положила ему на плечо руку:
– Тише! Какой ещё Теремрин? Где Теремрин? Ты уж, милый мой, бредить начал. Совсем, бедняжечка, заучился…
И платформа, и капитан, вышагивавший по ней, и станционное здание – всё уже скрылось. Из вагонного окна невелик сектор обзора.
Посохов поспешил вернуться в купе. Там и сказал жене, вошедшей следом:
– Я видел на платформе того капитана, которого встретил в Кремле и который представился Теремриным!
– Тебе, наверное, показалось. Откуда он здесь?
– Здесь-то как раз ему и быть!
– Обознался?!
– А орден Красного Знамени!
– Из окна рассмотрел?
– Этот орден, сама знаешь, издалека видать!
Что ж, с этим жена не могла не согласиться. Когда Посохов вернулся из Испании, причём вернулся через Москву, где Михаил Иванович Калинин вручил ему и другим отличившимся командирам награды, она встретила его на станции Старица, что в двенадцати километрах от города.
Его вагон проплыл мимо – она неправильно рассчитала, где ждать. Побежала за поездом, замедлявшим бег, и увидела, как высокий, статный военный спрыгнул с подножки, и прежде чем она узнала в этом военном своего мужа, ослепило её ясное и яркое сияние ордена на его кителе! Орден Красного Знамени сделан действительно здорово и виден издалека.
А между тем поезд миновал Плавск и стал замедлять ход перед длинной, по обыкновению, стоянкой на узловой станции Скуратово.
Вышли на платформу. А навстречу крестьянки окрестных сёл и деревень с самой разнообразной снедью. Огурчики солёные, картошка варёная в мундире, а вот лук зелёный и редисочка уже урожая этого года…
Накупили всего понемногу, чтобы устроить обеденный пир горой. За обедом незаметно промелькнули за окном Чернь и Мценск, город, которому суждено было уже грядущей осенью войти в военную историю страны. Потом Орёл, тоже стоявший на пороге своей знаменитости, которая коснулась его уже в сорок первом, а просияла в сорок третьем году.
После короткой остановки в Орле поезд снова набрал скорость и пошёл ровно, с монотонным перестуком колёс.
Дорога немного разморила, даже сын с дочерью угомонились, и жена, кажется, задремала, а Посохов лежал с открытыми глазами на верхней полке, глядя на сгущающиеся сумерки за окном. Лежал и думал о превратностях судьбы. Неужели он, политработник, можно сказать, полпред партии в Красной армии, может быть сыном царского офицера?
Потом вспомнил о загадочных валунах. С них-то и решил начать разговор с недавним собеседником, ехавшим в соседнем купе. Тихонечко, чтоб не будить задремавших жену и детей, встал, вышел в коридор и постучал к соседям.
– К вам можно?
В купе сидели мужчина и женщина, но совсем не те, что были утром в коридоре.
– Простите, а здесь вот ехали…
– А-а-а, соседи то наши, что ль?! – переспросил мужчина. – Так они в Орле вышли.
Посохов уже хотел закрыть дверь, но задержался и ещё раз спросил:
– Вы не подскажете, а кто этот мужчина, с бородкой?
– Попутчик, – услышал в ответ. – Откуда знать кто. Вроде как учитель. Директор школы, а вот которой и где, не говорил.
О чём ещё было спрашивать? Посохов вернулся в своё купе. Пора было переключаться на отдых. То служба, то вот странное знакомство… Надо и детям время уделить. Пошутил:
– И что это мы на море собрались, когда теперь почти что на курорте служить будем. Одесса! Город у моря!
– На море, хотим на море! – почти одновременно закричали дети.
– И на Волге ещё успеют отдохнуть, – вставила жена. – Не думаю, что ты нас раньше осени заберёшь. Вон какая обстановка. А на зиму Гитлер нападать не решится.
– Это точно, – согласился Посохов и подумал: «Да, мы не Польша и не Франция».
«Всё! – ещё раз сказал он себе. – Теперь отдых и только отдых!»
Руст сорок первого? «Игра» продолжалась
В мае-июне 1941 года крупная игра на дипломатическом поприще продолжалась, набирая обороты и становясь с каждым днём всё напряженнее. Сплошь сыпалась дезинформация из самых различных источников. В дезинформацию включился и сам пахан преступной своры, захватившей власть в Германии, Гитлер, выкормыш бандитствующей европейской демократии.
15 мая 1941 года над аэродромом, расположенном поблизости от стадиона «Динамо», сделал круг огромный по тем временам трёхмоторный германский транспортный самолёт «Юнкерс-52». Этот аэродром, как и аэродром в пойме реки Москвы, мимо которого проходит Волоколамское шоссе, часто тоже называли в ту пору Тушинским. В последствии, уже после войны, он стал именоваться Центральным, известным тренировками парадного расчёта и генеральными репетициями парадов, проходивших на его огромном поле в советское время.