— Что ты делаешь в Чемберсберге? — Второй гвардеец опасливо приблизился к нему.

— Так вот я где… Простите. Я не знал. Я не местный. Я из Бруклина.

— А в Пенсильвании что делаешь?

— Ну, в Нью-Йорке сейчас дела плохи, думаю, вы сами представляете. Я собирался подняться в горы, найти какую-нибудь хижину и спрятаться там. Некоторые мои друзья ушли в Хамптонс [16] , но я с ними не пошел. И я слышал, в ворота Делавэра…

— А чем ты занимался до всего этого?

Солдат теперь стоял над ним, достаточно близко, чтобы Харинга мог видеть каплю пота, которая собралась у парня на кончике носа.

— Я… я работал учителем.

— Учителем? — Парень улыбнулся. — Я, когда учился в школе, ненавидел своего долбаного учителя.

Харинга еле успел сдвинуть брови, как гвардеец ударил его прикладом в лицо. Не сильно — он не лишился зубов и остался в сознании, но перед глазами на несколько секунд все поплыло, а одно стекло в очках треснуло. Харинга простонал, скорее испугавшись за очки, чем от боли. Теперь даже найти просто нормального офтальмолога было невозможно, не говоря уже о таком, какой сумел бы разобраться с его бифокальными очками.

— Вставай, — приказал солдат. — Отныне у тебя будет новая работа.

Когда его повели к ближайшему военному транспорту, Харинга отважился задать вопрос:

— Могу я спросить, куда мы едем?

— В Геттисберг, — сообщил ему первый гвардеец. — А теперь заткнись, не то мы тебе не только очки, но и голову разобьем.

Джон Разноцветный стоял в дверях Всемирного торгового центра в Балтиморе и размышлял, выходить на улицу или нет. Небо было серым. А серый — цвет дождя. Ему нравилось, когда небо было голубым. Голубой — хороший цвет. А от серого ему становилось грустно. Он не любил, когда ему грустно. Он любил, когда весело.

Раньше от порошка ему становилось весело. Он не мог вспомнить, как тот назывался, но он был белого цвета. Сейчас белого порошка у него уже давно не было, но Джону Разноцветному хотелось, чтобы порошок у него был.

Он плотнее запахнул свое разноцветное лоскутное пальто и, окруженный серым, содрогнулся. На другой стороне улицы из здания вышел мертвец и огляделся. Джон вжался в дверной проем, спрятавшись в тени — тень была черной — и подождал, готовый в случае надобности вернуться назад. Мертвые ему не нравились. Он считал их чудовищами. Они все были серыми, как небо. Или красными, если у них что-нибудь начинало отваливаться.

Красное Джону не нравилось больше всего. Красный мог обмануть — заставить думать, что это веселый, теплый цвет. Сама любовь была, предположительно, красного цвета. Но Джон знал, что к чему.

Красный был чем-то иным.

По улице эхом пронесся слабый крик, но быстро затих. За ним последовал одинокий выстрел. Мертвец побрел вдоль улицы в сторону шума, петляя между машинами и насвистывая песенку. Джон узнал мелодию. Она была из «Отверженных» — песня «Трактирщик». Он сам не знал, откуда это помнил. Джон подумал, что воспоминания были как-то связаны с прошлым, с тем временем, когда он еще не начал использовать белый порошок. Когда все было голубым, фиолетовым, зеленым и желтым. Когда еще не стало серым, красным и черным.

Свист затих, и вскоре чудовище исчезло из виду.

Джон прождал еще два часа. Помочился на улицу. Его моча была желтой. Он поковырял в носу указательным пальцем. То, что он выковырял, тоже было желтым. Он тихонько напел еще несколько песен из «Отверженных». Всех слов он не помнил и не знал точно, о чем были те песни, но чтобы убить время они годились. Джону было одиноко. Все люди уехали из города, и никто не сказал ему, почему. Он все думал, куда это все подевались и почему вместо живых остались одни мертвецы? Это ему не нравилось. Он хотел, чтобы люди вернулись. Люди Джону нравились. Они были белыми, черными, желтыми, коричневыми, красными, да и вообще всех возможных цветов. Он скучал по ним, даже по тем, кто был к нему не очень добр.

Наконец небо стало голубым и показалось солнце.

Солнце было желтым и теплым, отчего Джону стало весело. Он решил, что все-таки выйдет сегодня на улицу.

— Нам нужно где-нибудь устроиться, — сказал Бейкер скорее самому себе, чем Червю, чье внимание было сосредоточено на дороге за окном со стороны пассажира.

Они не успели отъехать от площадки для отдыха и на пять миль, как наткнулись на огромную груду машин, полностью перекрывшую и северную, и южную части трассы. Многие из автомобилей превратились в обгоревшие остовы, а их обломки разбросало в глубь поля по обе стороны от шоссе. Объехать их, не застряв где-нибудь, было невозможно, поэтому Бейкеру пришлось вернуться, чтобы съехать на боковую дорогу. Та вела к еще меньшим дорогам, и в итоге они с Червем безнадежно заблудились среди ферм между Аллентауном, Бетлехемом и Хеллертауном.

Тогда Бейкер решил найти какой-нибудь брошенный дом и там заночевать. Для длительного отдыха такой вариант не годился, но чтобы скоротать ночь — вполне. Кроме того, ему нужно было найти атлас автодорог и выяснить, где они находились и куда направлялись.

Он так глубоко ушел в раздумья, что едва не сбил выбравшегося на дорогу зомби. На то, что что-то не так, ему сначала указал Червь, который возбужденно залепетал и ткнул пальцем назад, где они только что проехали. Бейкер посмотрел в зеркало заднего вида и скривился. Зомби, мертвый человек без обеих ног и одной руки, полз по дороге, помогая себе единственной оставшейся рукой. Разодранные кончики пальцев вонзались в асфальт, находя минимальную опору, а потом, с огромным усилием, подтягивали тело на считаные дюймы. Труп поднял голову и посмотрел на них. А когда пошевелил губами, Бейкер был только рад, что не слышал его слов.