Многие ученые и исследователи верят в Бога, создателя, верят в замысел при создании этого мира, следуя принципу причинности, понимая, что закон неубывания энтропии не предполагает самопроизвольного возникновения систем, что структурирование требует осмысленных, упорядоченных действий. Еще раз обратимся к закону неубывания энтропии (энергии хаоса, беспорядка) — если в некоторый момент времени энтропия замкнутой системы отлична от максимальной, то в последующие моменты энтропия не убывает — увеличивается или в предельном случае остается постоянной. Вероятность перехода в состояния с большей энтропией настолько подавляюще велика по сравнению с вероятностью сколько-нибудь заметного ее уменьшения, что последнее вообще фактически никогда не может наблюдаться в природе. Если говорить проще, все в природе имеет тенденцию к разрушению и ничто самопроизвольно, без какого-либо воздействия не может структурироваться.

Однако что мы имеем по факту? Принятую всеми теорию эволюции Дарвина, которая допускает само появление жизни, непрерывное развитие и появление новых видов живых организмов (сложнейших систем) без какого-либо системного воздействия, в результате цепи случайностей. Вероятность таких случайностей оценивается математикой так же, как если бы в результате взрыва в типографии неожиданно получился словарь.

Рассуждая о нашей жизни и о Вселенной, мы можем говорить, что существуют определенные закономерности, которые мы можем наблюдать и фиксировать. Наблюдая за тем, что происходит здесь и сейчас, мы можем и имеем право предполагать, как происходили подобные процессы где-то и когда-то. Если здесь и сейчас мы не наблюдаем происхождения видов методом естественного отбора, значит где-то и когда-то такого процесса тоже не должно было быть. Мы же не видим, чтобы бактерия превратилась в комара, поменяла свою сущность. Мы видим, как бактерия мутирует и становится другой разновидностью бактерии, еще одним ее вариантом. Но никто так и не увидел, чтобы бактерия превратилась в нечто другое, хотя скорость размножения бактерий в миллионы раз выше скорости размножения других видов. Сейчас утверждают, что за 500 миллионов лет весь биом изменился в результате эволюции и естественного отбора. То есть речь идет примерно о 15 миллионах поколений живых существ. Наукой сегодня утверждается, что за 15 миллионов поколений произошло неимоверное количество новых видов — разнообразных млекопитающих, птиц, рыб, насекомых и пр. Но 15 миллионов поколений для бактерий, например, — это ничтожное время по историческим меркам. Бактерии размножаются каждые 10–20 минут. И получается, что всего за 500-600 лет нынешней человеческой цивилизации мы должны были бы увидеть невероятное количество все новых и новых видов, которые произошли бы от бактерий. Но при этом за всю нашу эпоху никаких принципиальных изменений даже у бактерий не произошло. Однако, несмотря на это, несмотря на такие явные противоречия, мы верим в теорию эволюции. Так же, как верим во множество других теорий, не утруждая себя лишними вопросами. А ведь вопросов должно быть очень много! Наука по-прежнему не может объяснить важнейшие вопросы — как появилась Вселенная, как появились звезды, как возникла жизнь, как появился человек. А ведь это фундаментальные, основополагающие вопросы. Да, есть множество различных теорий, гипотез и предположений, но внятного и непротиворечивого объяснения этих явлений как не было, так и нет.

Одна из причин лежит на поверхности — дело в том, что наука неразрывно связана с господствующей в мире экономической моделью капитализма, интегрирована в нее. Здесь тоже есть свои парадоксы. Стремление к обогащению естественным образом активизирует запрос на возникновение новых технологий, на их разработку в скорейшие сроки. Разработка технологий же возможна, если есть соответствующая база в виде фундаментальных, теоретических исследований. Таким образом, капитал, казалось бы, выступает в роли стимулятора научной деятельности. Даже Архимед открыл один из своих законов, потому что царь хотел определить — не обманул ли его ювелир, изготовивший золотую корону. Но вся проблема именно в том, что капиталу нужно только прикладное применение научных открытий. Зачем нужно открытие радиоволн, если нельзя продать потом миллионы радиостанций? Люди веками видели электричество в виде молний, искры от натертой о янтарь шерсти, наблюдали его у рыб. Различные исследователи в разные времена пытались дать объяснение природе электричества. Но реальный интерес к нему появился только сотни лет спустя, когда возникла возможность зарабатывать на электричестве огромные деньги. И при этом интерес этот все равно имел жесткие ограничения — интересовало в электричестве только то, что могло приносить прибыль. Исследования Николы Теслы в области беспроводной передачи электроэнергии и построенная им знаменитая башня Ворденклиф были лишены финансирования Джоном Пирпонтом Морганом по одной простой причине — выяснилось, что в случае успеха проекта электричество, телефонная и радиосвязь могли стать доступными, бесплатными и неограниченными для всех жителей Земли. А это никак не вписывалось в интересы тех, кто «финансировал науку» — их интерес был лишь в финансировании разработок новых источников прибыли. В результате мы оказались отброшены в исследованиях беспроводной передачи электроэнергии более чем на сто лет. И эта ситуация сложилась в науке повсеместно. Законы Ньютона с помощью формул рассказывают нам — как и что происходит с массой, гравитацией. Но мы не знаем, что такое масса и гравитация. По существу, это не процесс познания, это «описательная» наука, имеющая преимущественно прикладное применение. Мы перестали искать ответы на вопросы мироздания, не ищем ответа на вопросы о сущности гравитации, электричества. Ведь мы вообще не понимаем, что это такое. Сегодня почти вся наука стала прикладной. Ей нет дела до смысла жизни и человеческого существования. Более того, ее вообще не интересует, что такое электричество, гравитация, радиоактивность. Прикладная наука просто использует, эксплуатирует электричество, гравитацию и радиоактивность. И естественно — только с целью получения материальных благ. Ничего не напоминает из Ветхого Завета? Звучит абсурдно, но религиозные установки прошлого оказалась главной движущей силой науки и главной ее проблемой.

Еще один аспект, который надо выделить, говоря о кризисе в современной фундаментальной науке, это изменения и трансформация целей познания. В древности вопрос смыслов интересовал ученых в первую очередь. Сначала естествознание пыталось понять — почему? Ученых интересовал вопрос, по какой причине все именно так, как есть? Вопрос «как?» был промежуточным. Неслучайно философия была неотъемлемой частью науки прошлого. Математики, астрономы, врачи были еще и философами. Но поиск смыслов мироздания — задача не из легких. Ньютон, создавая законы механики, тоже задавался вопросами причинности и искал смыслы во Вселенной, но ответа не нашел и сдался, сказав — а гипотез мы не измышляем. А дальше тенденция не искать ответ на вопрос «почему?» только укрепилась. Наука ограничила себя поиском ответов на вопрос «как?», то есть выявлением количественных соотношений, формул. В надежде, что это как-то поможет ответить на вопросы «почему?» и «зачем?». В последние несколько веков ученые пошли по этому пути. Галилей, Фарадей, Ампер и другие ставили опыты, исследовали явления, делали измерения и приходили к выводам — это устроено вот так. Почему именно так — пока непонятно. Но закон Кулона, закон Ампера, законы Фарадея — все это было естествознанием, основанным на опыте и наблюдениях. Все выводы исследователей имели непосредственное отношение к наблюдаемым процессам, отражали реальную картину жизни. Однако в какой-то момент естествознание закончилось. Произошло это, как ни странно прозвучит, с легкой руки Эйнштейна, который, создавая свою теорию относительности, сделал недопустимую для науки вещь — переиграл правила методологии.

Эйнштейн взял за основу постулат, что эфира не существует. Причем обоснование этого постулата было достаточно странным. Результаты опыта Майкельсона-Морли по определению скорости движения Земли относительно эфира дали не 30 км в секунду (орбитальная скорость Земли), а меньше, но не ноль. Это означало, что неподвижного эфира нет, а он, возможно, увлекается веществом. Но чтобы не усложнять себе жизнь трудными расчетами с эфиром, который частично увлекается веществом, было удобнее считать, что эфира нет вообще. Это была абсолютно произвольная мысль, не вытекающая из опытов естествознания, взятая исключительно для своего удобства — только потому, что нет математического аппарата, описывающего частично увлекаемый эфир. Далее Эйнштейн позаимствовал идеи математика Пуанкаре и физика Лоренца, который вывел свои формулы для эфирной теории, то есть для условий существования эфира. Получается, что формулы Лоренца, созданные для условий существования эфира, были применены Эйнштейном для условий отсутствия эфира. В результате появилась теория относительности, которая описывала движение, законы механики и пространственно-временные отношения при высоких скоростях, в том числе близких к скорости света. Основным отличием этой теории от классической механики являлась зависимость наблюдаемых пространственных и временных характеристик от скорости. И сразу после появления теории Эйнштейна возникло несколько десятков мысленных экспериментов, связанных с процессами, происходящими на скоростях света. Их назвали парадоксами. Парадокс близнецов, парадокс линейки, парадокс относительности одновременных событий и др. Все они ставили вопросы, однозначных ответов на которые теория относительности дать не могла, и свидетельствовали о наличии серьезных внутренних противоречий в теории. Все это требовало объяснений, разрешений. На теорию Эйнштейна обрушился шквал обоснованной критики. Ученые должны были бы оставить все другие дела, создать комиссии в академиях наук и искать ответы. Но Эйнштейна вообще не интересовало разрешение этих противоречий. Не интересовало и мировую общественность. Все видели — есть несоответствие, противоречие в теории. Но, тем не менее, теорию приняли как истину. Более того, запретили от нее отклоняться. В 1922 году немецкое научное общество приняло решение исключить критику теории относительности в официальной академической среде. В результате в Германии введен запрет на критику релятивизма (теории относительности) в академической прессе и в процессе образования. Запрет этот действует и сейчас. Для получения поддержки в СССР Эйнштейну оказалось достаточно вступить в 1919 году в компартию Германии. С 1922 года Эйнштейн стал членом-корреспондентом Российской Академии наук, а с 1926 года — иностранным почетным членом Академии наук СССР. Неудивительно, что в СССР в 1934 году вышло специальное постановление ЦК ВКП(б) по дискуссии о релятивизме, в котором все противники теории относительности были отнесены либо к «правым уклонистам», либо к «меньшевиствующим идеалистам». С 1938-го АН СССР не финансировала никаких научных работ, которые хотя бы в чем-то противоречили теории относительности. И, как кульминация, в 1964 году Президиум АН СССР издал закрытое постановление, запрещающее всем научным советам, журналам, научным кафедрам принимать, рассматривать, обсуждать и публиковать работы, критикующие теорию Эйнштейна. В США канонизация этой теории произошла еще раньше. После окончания Второй мировой войны напоминание о холокосте стало «аргументом» против любой критики теории относительности в современной Германии, так же, как в США, подобным «аргументом» стали обвинения в антисемитизме. Наверное, это самое абсурдное в данной истории — сам Эйнштейн называл критику теории относительности «особой формой антисемитизма». История появления и утверждения теории относительности — это прекрасный пример того, как можно взять теорию из воздуха и сделать ее научным догматом, используя политический и прочий пиар.

Когда-то в древности все ученые ломали голову над парадоксами Зенона (Зенон Элейский, V век до н.э.), связанными с движением. И эти парадоксы в итоге получили разрешение, когда было открыто дифференциальное исчисление. Вопросы, поставленные Зеноном в задаче об Ахиллесе, который не может догнать уползающую черепаху, или о летящей стреле, которая в каждый момент времени неподвижна, а значит, неподвижна вообще, заставляли ученых биться над их разрешением, искать ответ. И они нашли его — потому что искали. Но сегодня мы пришли к странной ситуации — ведь дело не в том, что существуют противоречия и парадоксы научных теорий, а в том, что наукой они игнорируются. Когда решение проблемы не ищут, то дискуссия не получается, наука превращается в догму, становится религией, которая занимается не поиском истины, а воспроизводством самой себя. Не зря один из российских ученых недавно сравнил родную академию наук с «застывшей феодальной структурой». Ученые не ищут истину, они верят и поклоняются. Верят в истинность законов, созданных ранее, и поклоняются авторитетам. Глупость, сформулированная, к примеру, Эйнштейном, не может быть глупостью. Просто потому, что он — Альберт Эйнштейн. Верно и обратное — ваши новые гипотезы, теории, формулы, не совпадающие с общепринятыми и прописанными в учебниках, не будут приняты и даже рассмотрены «научным сообществом», если вы не член этого сообщества, не «ученый». А «ученым» (обладателем ученой степени) вы можете стать, только если вас поддержат члены этого самого «научного сообщества», когда вы будете защищать свою диссертацию. Но это невозможно в принципе, потому что вы выдвигаете идеи, противоречащие учебникам. А на этих учебниках как раз и сформировалось это самое «научное сообщество», а его члены являются соавторами этих учебников, получают деньги и имеют регалии, от которых никто из них не готов отказаться только ради познания истины. Это замкнутый круг, который сопротивляется новому, потому что оно может своей истиной подорвать основы старого, на котором построена вся система, лишить материальных благ и уважения.

Начав с вопроса «почему?», затем задавшись вопросом «как?», наука, начиная с Эйнштейна, стала формулировать вопросы естествознания совершенно странным образом — «как могло бы быть?». Как могла бы быть устроена реальность, если бы… И тут начинаются фантазии. Авторы теорий начали выдумывать реальность, которая хотя бы в одном-двух факторах совпадает с результатами экспериментов (при этом в десятках других факторов не совпадает). То есть, найдя один-два примера, подтверждающих новую теорию, ученые объявляют о том, что теория имеет право на существование. В современной фундаментальной науке развился конфликт между «где-то и когда-то» и «здесь и сейчас». Относительно «здесь и сейчас» у нас есть какая-то выстроенная научная теория. Казалось бы, «где-то и когда-то» могло быть все, что угодно. И все же Вселенная устроена одинаково. При взгляде на реликтовое излучение мы видим нечто постоянное, при взгляде на дальние звезды мы видим одну и ту же постоянную тонкой структуры. Фактически в обозреваемой нами Вселенной мы не видим примеров того, что где-то и когда-то все могло быть по-другому, иначе, чем здесь и сейчас. Мы везде видим одинаковые законы. И в сухом остатке остаются только предположения. Беда в том, что вместо поиска истины идет канонизация подобных предположений. Однажды президент США Обама в публичном выступлении сказал, что Вселенная предположительно началась с большого взрыва. Слово «предположительно» вызвало такую бурю возмущения в научном сообществе, что президенту США пришлось извиниться за него. В итоге корректная, в общем-то, формулировка была отвергнута и заменена на императивную — все было именно так, без всяких «предположительно». Хотя теория большого взрыва — всего лишь предположение, потому что за гранью реликтового излучения принципиально невозможно ничего увидеть. То есть проверить справедливость формул, описывающих период, предшествующий реликтовому излучению, невозможно. Тем не менее, то, что невозможно проверить, стало истиной в последней инстанции. Это и есть канонизация науки, превращение ее в религию. Объективности ради надо сказать, что этот процесс угрожал ей всегда, наука периодически спотыкалась о свое же окостенение. Но если раньше ситуацию как-то оправдывал недостаток альтернативной информации или доступа к ней, то сегодня такой проблемы нет — конструктивная и обоснованная критика есть в большом количестве, однако она просто игнорируется. Другой проблемой стали для науки попытки построения новых теорий, базирующихся на ничем не обоснованных предположениях. Сегодня ученые-космологи заявляют, что в космологии нет законов сохранения. Заявляют об этом безапелляционно и без каких-либо доводов. Но, позвольте, ведь нет никаких предпосылок считать, что в момент рождения Вселенной условия были другими. Откуда же взялись такие предположения? Есть ли какие-то измерения или наблюдения? Их нет. Но есть постулат. А откуда берется такой постулат? Из ниоткуда. Когда-то Менделеев заметил, что у некоторых химических элементов свойства повторяются, и увидел в этом закономерность. На основе наблюдений он предположил, что существует периодический закон, и сформулировал его. И в дальнейшем его предположение подтвердилось. Но в основе его предположения были реальные факты и наблюдения. То есть предположение было обоснованным. А чем обосновано утверждение, что при рождении Вселенной законы сохранения не действуют, что не действует закон неубывания энтропии, закон причинности? Для этого надо было бы, например, где-то во Вселенной увидеть галактику, свойства которой отличаются от нашей. Но мы не только не нашли таких примеров, а наоборот — обнаружили, что на расстоянии миллиардов световых лет галактики такие же, как наша. Фактически мы имеем необоснованную научную теорию, для укрепления которой формулируется постулат, который сам ничем не обоснован. И в итоге мы получаем теорию того, «как оно могло бы быть». А когда эта теория вступает в противоречие с фактами, то авторы и последователи такой теории заявляют — тем хуже для фактов. Когда-то Галилей честно проводил опыты в вакууме, Фарадей подключал электричество и измерял электромагнитное поле — это и было естествознание. Любым теориям нужны были измеряемые, наблюдаемые подтверждения. Сегодня подтверждение теории не требуется. Сегодняшняя методология ведет науку в тупик.

И наконец, говоря о науке, необходимо сказать еще об одной важной проблеме — о самом методе познания мира. Речь идет об аналитическом методе познания, который заключается в разложении большого и сложного целого на составные, более простые части. Этот подход применяется нами практически повсюду. Ясно, что человеческое сознание не в состоянии одновременно охватить огромный массив сложной, взаимосвязанной информации. Поэтому стремление разложить сложное на простые составные части вполне естественно. Однако проблема заключается в том, что за анализом должен следовать синтез — то есть обратная сборка всех составных частей в единое целое. Любой художник, скульптор, да и вообще творческий человек знает эту прописную истину: во время работы периодически идти от целого к частному и от частного к целому. Но именно тут в науке начинаются проблемы. Ведь что есть наука? Это система знаний об окружающей действительности — закономерностях развития мира, природы, общества. Мир — это большая система. Земля не существует отдельно от космоса, человек, животные и растения не существуют отдельно от Земли. Пытаясь познать большой и сложный мир, мы постепенно разбирали его на составные части. Появились астрономия, биология, физика, химия, математика, логика, психология, социология. Затем и эти составные части мы начали разбирать на более мелкие — появились разделы физики, а затем и ее виды с подвидами числом около 40. Это не считая, что есть еще 30 разделов физики на стыках наук. Не проще ситуация и в других науках. С одной стороны, узкая специализация позволила глубже вникать в происходящие процессы, концентрируясь только на локальных, очень конкретных задачах. С другой стороны, чем глубже ученые погружаются в свои специфические отрасли науки, тем больше теряется связь между составными частями одного большого целого и тем труднее осознать и собрать это целое. И при отсутствии такой связи каждый вид науки начинает жить своей жизнью, накапливая не только достижения, но и ошибки. Противоречия начинают нарастать даже в рамках одного раздела науки. Сегодня 70 разных физиков уже не смогут бесконфликтно соединить свои знания в одно целое, в одну физику. Более того, нет языка коммуникации, позволяющего провести этот синтез, ведь каждая отрасль физики обросла своей специфической терминологией, сформировала свой научный язык. А ведь этот результат синтеза, эта общая физика должна быть гармонично соединена и с другими науками, тоже имеющими многочисленные собственные подразделы и свои собственные языки. В итоге у нас нет единой сборки, мозаику сегодня невозможно сложить, невозможно определить, какие ее фрагменты не годятся, а какие просто отсутствуют. В увлеченном походе за деталями и подробностями мы незаметно утрачиваем общие, главные смыслы. Если вспомнить алгебру, то на ум приходит хороший пример, относящийся к множествам. При разделении множества на подмножества, последующее соединение их снова в единое множество после потерь возможно только в том случае, если эти подмножества линейно независимы. В нашей жизни мы разделили науку на мелкие части и стали производить с этими частями различные манипуляции, совершенно упуская из виду, что все они — линейно зависимы, потому что являются частями одной системы, одного мира. Применяемый сегодня метод познания привел нас к противоречивому и неубедительному описанию мира, к ситуации, когда есть колоссальное количество информации и противоречивых законов, которые не связываются в единую систему. Свою роль сыграла и узкая специализация ученых и исследователей. Глубокое познание и изучение какого-либо вопроса подобно колодцу с вертикальными стенками, уходящему вглубь, где, возможно, спрятана истина — вознаграждение за труд исследователя. Но из глубины этого колодца не видна общая картина мира, виден только фрагмент неба над головой. Говоря о синтетическом мышлении, мы говорим о необходимости, чтобы на поверхности земли были те, кто видят все эти «колодцы», видят всю картину мира, могут все это связать в единое целое. Синтетическое мышление не отрицает дифференциальное, а дополняет его. Копатели «колодцев» должны продолжать копать — изучение глубин никто не отменял. Но сегодня нужны люди, которые понимают смыслы всего, что создано человеком. Нужны те, кто должен распространять эти смыслы. Однако философия, которая должна была заниматься смыслами, сама выкопала себе такой «колодец». 200 лет назад философию еще интересовали общие смыслы, она занималась ими, но сегодня ушла в свой собственный «колодец», в свою специфическую среду, стала терять контакт с обществом. Синтетическое мышление сегодня подавлено. Доминирование дифференциального способа мышления привело к утрате смыслов. И если взглянуть на нынешнюю науку со стороны, то мы сейчас находимся в состоянии некой фибрилляции — все работает, но несинхронизированно. Нам надо придать смысл этой работе мышц.