— Никогда не суди конфету по обертке, — напомнил Альберт, когда мои ноги отказались перешагнуть порог. Скатерти не первой свежести, такие же грязные темные занавески и — о, Боже! — мухи. Неимоверное количество мух! Проглотив недоумение, я шагнула к столику, или все же меня туда отконвоировали железные руки Альберта. Он и заказ делал с обворожительной улыбкой, разговаривая с толстой фрау в засаленном фартуке, будто с королевой. Я никогда не считала себя брезгливой, но у меня начались рвотные позывы от одной лишь мысли, что на кухне у них может быть куда хуже.

— Расслабься!

Я вымученно улыбнулась, едва не сказав: «Тебе-то хорошо, ты есть не будешь!» Неужели он и сейчас не будет есть? Сколько времени прошло с его последней еды? Сутки? Может, нынче Йом Кипур, и он еврей, вот и постится до заката солнца? Но лучше не уточнять. И все равно я спросила:

— Ты есть будешь?

— Нет, — улыбнулся он. — Я украду у тебя немного яблок из штруделя, если ты не против?

Я кивнула — хоть что-то!

— Ну… — протянула я, поняв, что шницеля так быстро не дождусь, а слушать жужжание мух больше не в состоянии.

— Что? — Альберт сделал вид, что не понял меня, а потом театрально хлопнул ладонью по столу — А, Бах…

Я не удержалась от смеха. И даже пара неопределенно-среднего возраста и слишком деревенского вида обратила на нас взоры. До этого он молча глядел в полупустой пивной стакан, а она — в одну точку на стене у него над головой. Альберт откинулся на стуле и принялся рассматривать меня, будто видел впервые. Хотя да, без косметики я в первый раз. И плевать. С каким лицом он меня уже только не видел. Сегодняшнее, возможно, самое лучшее. Волосы уж точно в любом виде вызывают зависть во всех крашеных блондинках!

И все равно вынести серый взгляд оказалось нелегко, и я стала заинтересованно следить за полетом мухи. Да, мне действительно стало интересно, на какое из пятен на скатерти она сядет, но, увы, в этот момент принесли пиво и закрыли им пятно, на которое я делала ставку. И вдруг бедной мухи не стало — Альберт ловко прихлопнул ее, а потом — о, черт! — сунул в рот. Хорошо, я не успела отхлебнуть пива. Желчь, поднявшаяся к горлу, вытолкнула бы его наружу. Я ничего не сказала

— даже элементарное «что» ни на каком языке сейчас не было мне подвластно.

— А ты что, хотела, чтобы она утонула в пиве? — понял меня Альберт и без всяких слов. — Я бы тогда остался без ужина. В ней хоть капелька крови, но есть.

— Ты ее проглотил? — наконец выговорила я.

— Пока еще нет, — и Альберт выплюнул мертвую муху на ладонь.

Я с трудом удержалась от такого же движения, чтобы закрыть себе рот. Альберт положил муху на край стола и щелчком пальцев отправил несчастную на пол.

— Ты совсем заигрался? — выдохнула я в его улыбающееся лицо. — Ты мух глотаешь?

— Нет. А ты поверила? — Альберт расхохотался, и на нас снова обернулись. — Я держал ее все время в кулаке.

— Идиот!

Я схватила стакан и почти выплеснула пиво в его довольную рожу, но Альберт успел перехватить его, расплескав на скатерть лишь пену.

— Есть немного. Но ведь, не делая глупостей, жить скучно.

— Меня чуть не стошнило!

— Так запей тошноту пивом!

И Альберт принудил меня отхлебнуть из стакана, а потом пальцем стер с моих губ пену и перенес на свои.

— Пивной поцелуй!

Конченный придурок! Мог утром поцеловать меня, а также днем и вечером — но ведь даже не сделал и попытки поздороваться так, как это принято у любовников. Хотя да, мы не любовники. Мы случайные знакомые, которым нравится друг с другом танцевать. Под простыней!

— Шницель пока не несут, так что начну. Я караулил для отца очередную лишь слегка пьяную жертву и вдруг узнал в вошедшем мужчине второго органиста. Он заказал пива и поставил на стойку увесистую черную сумку. Спустя мгновение сумка поднялась в воздух и с грохотом опустилась на стойку, а мужчина заорал на кельнера, что сейчас эта сумка окажется у того на голове, если он не уберет пену из его кружки и не дольет пиво до самого края.

И Альберт вновь скривил губы, чтобы изменить голос:

— Если не пошевелишься, я побрею тебя вон тем ножом, которым ты откупориваешь бочки, и вот этой самой пеной, которая вместо пива находится в моей кружке.

Какое счастье, что Альберт орал все это по-английски! Здесь, похоже, языка Шекспира не знали. Во всяком случае, на нас обернулись все с тем же пренебрежением на лицах, но никак не с опаской.

— Отец тоже узнал его, хотя сидел за столиком в другом конце зала. Я поспешил к нему и лишь успел сесть, как огромная фигура в черном сюртуке выросла передо мной. «Вы позволите присесть тут на минуту?» — и, не дожидаясь согласия отца, органист опустился на скамью рядом со мной. Вернее, сначала на стол опустилась кружка, затем сумка, и когда я отодвинулся, органист сказал: «Не стоит беспокоиться. Я на край присяду», — и сел, чтобы сделать первый глоток. Я не смел поднять глаз и потому рассматривал длинные холеные пальцы музыканта. «Вы только окажете нам честь, господин Бах?» — сказал отец. Надо же, даже имя запомнил! «О, откуда вам знать меня? Я ведь здесь всего несколько дней», — удивился музыкант и даже поправил парик, и когда отец пояснил, добавил: «Да, не часто встретишь в кабаке ценителя органной музыки». Бах пожал протянутую руку в кожаной перчатке, но как-то быстро отдернул свою и спросил настороженно: «Прошу прощения, но что аристократу делать в заведении, подобном этому? В такую погоду даже девку тут не подцепишь…» Отец выдержал взгляд прищуренных глаз и ответил: «Мы просто хотели скоротать часок другой, потому что привыкли спать днем, а не ночью. Ночью мы гуляем, но погода, вы правы, не располагает к пешим прогулкам. Знакомых у нас здесь нет, потому что мы проездом — завернули специально, чтобы насладиться величественным органом. Мой сын Альберт немного играет на клавесине…» К тому времени я уже был начеку — отец ни с кем прежде не был настолько откровенен. Я разволновался и видно побледнел еще больше. Бах скривил рот: «Я бы рекомендовал вам спать по ночам, а то цвет вашего лица не совсем здоровый. А ваш сын и вовсе плох. Я вот тоже все детство тайком при луне читал книги. По музыке. Теперь вот вижу не очень хорошо, так что ночью надо спать — надо!» И Бах шарахнул по столу пустой кружкой.