— О… — протянул Альберт. — Она будет всяко лучше услышанной нами музыки, потому что я расскажу тебе про свою встречу с Моцартом.

Я кивнула и крепче взяла под руку своего сумасшедшего кавалера. Он говорил, как танцевал — голос то поднимался, то падал, то крутился волчком, и мои мысли засасывало в водоворот его обаяния, выбрасывая из головы лишнюю осмотрительность и серьезность. Я приехала в Австрию излечиться, и у меня осталось каких-то жалких три дня, чтобы отыскать лекарство. А вдруг вот он, мой целитель, идет рядом, и его россказни про Моцарта послужат для меня шаманским заговором. Сердце уже вовсю играло в бубен, и я с трудом разбирала английские слова. Да разве они сейчас были важны? Главное, мы вышагивали по мостовой в унисон.

Дождь жалел нас всю дорогу. Видимо, знал, что у нас нет зонта. А теперь стекал по стеклу крупными каплями — как до гостиницы добраться? Она через улицу

— ни такси не возьмешь, ни добежишь. Хотя о конце вечера не хотелось думать вообще: передо мной дымился классический немецкий ужин из тушеной капусты и поджаренных чесночных колбасок, а перед Альбертом было пусто. Этот сумасшедший после шести, наверное, не ест, а только страшные истории рассказывает. И не пьет, потому что бокал с бордо остался нетронутым. Правда, я и из своего еще не пригубила, все ждала тоста.

— Ты знакома с творчеством моего тезки Альбера Камю?

Неужели с музыки мы плавно перейдем на литературу? У него язык без костей, если только он не рассказывает заученную речь в сотый раз сотой туристке в надежде сыскать расположение? Потому я уклончиво промычала вместо ответа. Хотя с языка так и желало сорваться — «А вы и с ним пили на брудершафт?» Хорошо, что я не могла составить подобную фразу на английском без опасности сесть в лужу. А я и так в нее чуть не села, в настоящую на мостовой, когда он заявил о своем бессмертии.

— Так вот, — продолжал Альберт свою пространную речь, явно не озадачившись моим утвердительным ответом, — великий француз сказал, что трагическая роль тем лучше удается актеру, чем меньше он впадает в крайности, а безмерный ужас порождается именно умеренностью. А я, кажется, переборщил…

Я кивнула и схватила бокал. На языке вертелся лишь глупый «чин-чин», и я надеялась, что Альберт придет мне на выручку. Но он молчал и не поднимал своего бокала. Тогда я сделала глоток и отставила вино в сторону. Что? Фонтан красноречия иссяк? Да не может того быть!

На набережной мы перепрыгивали лужи, прямо как дети, и я радовалась, что Альберт не задает самый жестокий для меня сейчас вопрос — почему я здесь одна? Я, конечно, придумала отмазку — подруга приболела, а мне так хотелось поехать… Да, мне хотелось поехать в свадебное путешествие, а потом я просила тетю Зину составить мне компанию, но та сделала большие глаза — мы не можем с тобой спать в одной кровати! Она отправила меня одну не грустить, а развеяться, что я и должна сегодня сделать. Я запрещаю себе думать о Димке. Потому что наконец-то вечером я не одна! Спасибо, многоуважаемый Фредерик Шопен. Или все же Вольфганг Амадей Моцарт?

— Ты впервые в Зальцбурге? — спросил Альберт, казалось, очевидную вещь.

— Я впервые в Австрии! — ответила я как можно радостнее, чтобы опасного вопроса не прозвучало. — А ты здесь живешь?

— Нет, бываю наездами, раз в десять лет, когда сильно заскучаю по Моцарту. Первый раз меня привез сюда отец специально, чтобы познакомить с ним.

— С его музыкой? — попыталась я встрять в разговор. Кажется, сумасшедшим нельзя позволять заговариваться.

— Нет, именно с ним, — ответил Альберт без тени улыбки. Лицо у него сделалось даже немного грустным. — Отец по-глупости надеялся, что гений даст непутевому сыну пару уроков, но я не особо верил в удачу, потому что Бах уже поставил на мне крест. В прямом смысле, а мы, вампиры, не очень это любим.

Вот тогда я и оступилась, и Альберт тут же рассыпался в извинениях: не заметил лужи, спешил успеть до дождя, забыл про мои каблуки… Я не стала уточнять про вампиров. Он не бледный, ногти подстрижены достаточно коротко, и сердце у него билось — я слушала его стук, как учил в «Грязных танцах» герой Патрика Суэйзи. Но напоминать про сердечную неувязочку не стала, потому что хотела услышать продолжение вампирской истории.

— Нам, деревенским трансильванцам, тяжело надолго оставаться в чужом городе, а Моцарт не Бах и добровольно никогда бы не приехал в наше захолустье. Отец хотел убедить его по-своему, но я устроил скандал и не позволил применить насилие к гению. Я вообще против насилия.

Я кивнула. Вампиры-пацифисты, наверное, в Австрии сейчас в тренде, как и неофашисты. Думаю, нам с тетей Зиной придется купить теперь ящик водки для пересказа сумасшедших вампирских историй.

— Моцарт часто устраивал вечера у себя дома, но попасть туда без приглашения было нереально, но нам повезло послушать его в чужом салоне. Я даже сидел на том же месте, что и сегодня, а на твоем сидел отец. Он умер. Давно. Но я до сих пор скучаю по нему.

И Альберт опустил глаза. Я крепче вцепилась в его руку: