Однако даже в те времена рост качества жизни не затрагивал всех и каждого. Уже Анри Лефевр в 1968 году акцентировал необходимость «права на город», права на участие в городской жизни, которое должно быть доступно в том числе и маргинальным группам 45 . За прошедшие десятилетия социальное исключение лишь усилилось и стало больше распространяться. Городское пространство коммодифицировалось и стало эксплуатироваться в соответствии с требованиями неолиберальной городской политики 46 , что воскресило требования «права на город». Как и раньше, люди стекаются в города, надеясь обрести работу, жилье и пространство для жизни. Капиталисты, напротив, расценивают город как поставщика выгодных инвестиционных возможностей. Городским правительствам приходится удовлетворять интересы и тех и других; но в ситуации постоянного бюджетного дефицита они вынуждены служить нуждам капитала. Так, города функционируют сообразно логике эксплуатации, исключающей из внимания качество жизни большинства горожан. Все меньше людей могут участвовать в коллективном потреблении, о котором говорил Кастельс. Нарастающая эксплуатация городов ведет к новым огораживаниям, и в силу этого все большее число горожан теряет доступ к пространству и ресурсам, поскольку им не хватает финансового капитала, – и это состояние значительно ограничивает их агентность (agency). Результат таких трансформаций – бессилие и фрустрация, все больше захватывающие молодежь (но не только), которая не видит перспектив на будущее. Горожане переживают утрату контроля над собственными жизнями. Они не чувствуют, что экономика в них заинтересована, а политики действительно представляют их интересы. Кажется, что их роль сведена к одному лишь потреблению, на которое остается все меньше средств.

В этот момент полностью проявляются слабые стороны, отличающие систему государства всеобщего благоденствия: социальная защищенность оказывается зависимой от эффективности наемного труда, а значит, и от экономического роста. Соответственно, этот тип защиты становится доступен лишь тем, кто подчиняется логике системы. А если говорить точно, она и вовсе недоступна, когда нужна более всего – в период экономического кризиса. Граждане делегировали решение общественных вопросов государству, тем самым отказавшись от контроля над ними. Они свели свою роль к участию в проходящем раз в несколько лет голосовании – когда они выбирают партию, которая, кажется, представляет их интересы. Правительство же зарекомендовало себя как плохой попечитель: вместо того чтобы распоряжаться общественной собственностью, оно взялось ее продавать в надежде заполнить пустую государственную казну. Такие опыты лишения и исключения вызвали к жизни дебаты об альтернативах и стимулировали борьбу за городскую совместность.

В свете неолиберальных урезаний бюджета городские власти также заинтересовались другими формами совместного обустройства (communal design) общественных пространств и благ. В этом смысле «совместность»(«commons») становится своеобразным экраном, на который проецируют самые разные идеи и интересы; границы этого экрана не заданы, да они и не могут быть точно очерчены. Значимыми аспектами для общественных дискуссий становятся устройство городов как «совместностей», городское планирование как «производство совместности», а также рефлексия о городах, приемлющих идею совместности. И если для городских властей самоорганизация граждан – шанс на экономическую разгрузку и, возможно, стабилизацию существующих систем представительной демократии и свободного рынка, то для маргинализированных и политически мотивированных групп – это возможность повторной апроприации города и общественных пространств, возвращение их горожанам. Эти группы, взявшись за последовательную критику системы, пытаются создавать модели устройства общества, альтернативные капитализму. Конфликтов им не избежать – и этим городская совместность связана с «общинностью», своей предшественницей.

Каким потенциалом обладает концепт «совместности» в современной политической ситуации и почему он представляется двойственным? Мы сможем это понять, определив значение и функции этого концепта в докапиталистическом периоде. И пусть концепт нельзя перенести в настоящее без изменений, мы можем определить его базовые принципы, которые позднее наполним современным содержанием.

Пусть практики «обобществления» и появились на заре человечества, тем не менее историки отсчитывают возникновение «общего» (commons) от 1215 года 47 , когда английский король Иоанн II принял Великую хартию вольностей. Этот закон подвел черту под постоянными, тянувшимися добрых 150 лет столкновениями нормандских завоевателей с британскими дворянством и духовенством. Подписав хартию, король Иоанн, потомок Вильгельма Завоевателя, был вынужден отказаться от введения континентального римского права и признать «общинное право» (common law), существующее со времен Нормандского завоевания. Хорошо известно, что Великая хартия вольностей стала первым примером кодификации фундаментальных политических прав для всех людей независимо от их статуса. В свою очередь, Иоанн II был признан королем Англии.

По сути, Великая хартия вольностей – договор между дворянством, духовенством и королем, однако в ней также содержатся правила, затрагивающие жизнь «обычных» людей; тех, кто не владел землей и в феодальные времена составлял большинство населения. Дарованное людям право брать из ресурсов общинного пользования (commons) то, что нужно, смогло обеспечить клаузулу о том, что все люди равны перед лицом закона. По закону «общинная земля» (common land) принадлежала аристократам-землевладельцам, которым, впрочем, дозволялся лишь выборочный запрет на ресурсы (в частности, они могли запрещать охоту); другие типы ресурсов при необходимости оставались доступными для фермеров; доступ регулировали строго оговоренные правила. Последние разрабатывались десятилетиями; они основывались на потребностях людей и характеристиках ресурсов, доступных к использованию: пастбищ, полей, древесины (как топлива или стройматериала), рыбных запасов или лесных ягод. Отметим ключевое наблюдение: король не мог даровать право на общинное (commons), он лишь мог уважать его наличие. Право не являлось королевским благоволением, оно давалось каждому от рождения 48 .

Поскольку дворян ограничивали в праве распоряжаться землей, за общинные ресурсы (commons) всегда шла борьба. И неслучайно в Великой хартии вольностей особо подчеркивалось право на защиту общинных ресурсов; тем самым договор предотвращал огораживание и присвоение земель дворянством и духовенством. Раз в год, на праздник урожая, общинную землю измеряли шагами; все заборы и стены, возведенные на ней за прошедший год, разрешалось снести. Каким мог бы стать этот процесс в современном городе? Какие заборы и стены возвели в нем за прошедшие годы? И на что мы можем натолкнуться в современности, следуя логике исторического экскурса?

Несколько лет назад этот обычай возродили в Лондоне, поскольку Олимпийский стадион для игры в баскетбол возвели на отрезке земли общественного пользования (commons) 49 . Закон требовал, чтобы сопоставимый участок превратили в землю общественного пользования. Однако это требование попросту проигнорировали. За расследование взялся Комитет по защите земель Нью Ламмас 50 , который также запустил целую серию других мероприятий, призванных познакомить широкую публику с понятием «общего», находящегося в общественном пользовании (commons), и разъяснить его значимость.

История преподносит важный урок: совместности следует использовать и охранять, иначе они исчезнут. Их следует постоянно воспроизводить; «общественные блага не просто существуют как данность, они создаются людьми», – пишет Зильке Хельфрих 51 . Питер Лайнбо ввел в оборот фразу «вне практик производства совместности (commoning) не существует никакой совместности (commons)» – иначе говоря, она невозможна без практик создания, сохранения и использования. Мы часто осознаем совместность лишь в момент, когда она уже исчезла или же подвергается угрозе. Совместность – не просто физический объект. Совместность образуют три элемента: ресурс (то есть «общественное благо»); группа людей, которые его используют, сохраняют, культивируют и воспроизводят; и наконец, правила, создаваемые людьми для достижения своих целей.