— Молодого парня? Он не произвел на меня приятного впечатления, по моему мнению, он вел себя слишком высокомерно и вызывающе. Он не делал предложений — но был сильно разочарован, когда Боб сказал, что поднос не продается, и говорил с Бобом достаточно резко, до тех пор, пока его не одернула жена.

— Жена?

Ханнафорд улыбнулся.

— Не могу в том поручиться — он мне не показывал брачного свидетельства, но я решил, что это его жена или, возможно, сестра.

— Он не сказал, как его зовут?

— Сказал. Как же его имя? Халл? Нет, не так. Стедман? Нет. Подождите минутку, я сейчас вспомню. — Его большое красное лицо сморщилось от умственного усилия, а затем внезапно разгладилось. — Халстед — вот оно! Его звали Халстед. Он дал вашему брату свою карточку — я помню это, он сказал, что свяжется с ним, когда поднос оценят. В ответ Боб заверил его, что он только зря потратит время, и вот тогда Халстед проявил свою несдержанность.

Я спросил:

— Еще чего-нибудь можете про это вспомнить?

Ханнафорд покачал головой.

— Это, пожалуй, все. Да, мистер Гатт говорил еще, что он собирает подобные вещи. Одна из причуд американского миллионера, я полагаю.

Я подумал, что, по-видимому, скоро в окрестностях Котта станет тесно от наплыва богатых американцев.

— Когда это случилось? — спросил я.

Ханнафорд потер подбородок.

— Дайте мне подумать — это произошло после того, как в «Вестерн Монинг Ньюс» напечатали заметку; двумя днями позже, насколько я помню. А заметка появилась пять дней назад, так что это было в четверг.

Я сказал:

— Большое вам спасибо, мистер Ханнафорд. Как вы сами понимаете, эта история, возможно, заинтересует полицию.

— Я расскажу им то же самое, что и вам, — сказал он серьезным голосом и положил свою руку на мой рукав. — Когда состоятся похороны? Я хотел бы отдать Бобу свой последний долг.

Я еще не подумал об этом; слишком много событий произошло за столь короткий промежуток времени.

— Я не знаю, когда они будут. Сначала должны сделать экспертизу, — ответил я.

— Разумеется, — сказал Ханнафорд. — Было бы неплохо, если бы вы сообщили об этом Нигелу, как только узнаете все точно, а он даст мне знать. И остальным тоже. Боба Уила здесь все очень любили.

— Я так и сделаю.

Мы вернулись обратно в бар, где Нигел жестом попросил меня подойти. Я поставил кружку на стойку, а он кивком указал на противоположную сторону комнаты.

— Вон тот самый янки, который остановился у нас. Фаллон.

Я обернулся и увидел необыкновенно худого мужчину, сидящего со стаканом виски возле камина. Ему было около шестидесяти, его тело казалось костлявым и лишенным плоти, а загорелое лицо имело оттенок хорошо поношенной кожи. Пока я смотрел, его, кажется, зазнобило, и он придвинул свое кресло поближе к огню.

Я повернулся обратно к Нигелу, который сказал:

— Он говорил мне, что большую часть времени проводит в Мексике. Ему не нравится английский климат — он находит его слишком холодным.

Я провел эту ночь на ферме Хентри в одиночестве. Возможно, мне стоило остаться в Котте и избавить себя от излишних страданий, но я так не сделал. Вместо этого я бродил по пустынным комнатам, населенным призрачными фигурами из моих воспоминаний, все глубже и глубже погружаясь в депрессию.

Я был последним из Уилов — больше никого не осталось. Ни дяди, ни тети, ни сестры, ни брата — только я один. Этот большой дом, отвечающий эхом на звук моих шагов, был свидетелем оживленной процессии — шествия Уилов через эпохи — Елизаветы, Якова, Реставрации, Регентства, Виктории, Эдварда. Маленькая часть Англии, прилегающая к дому, на протяжении четырех столетий, в хорошие времена и плохие, обильно поливалась потом Уилов, от которых теперь остался только я. Я — маленький серый человек на маленькой серой работе.

Это было несправедливо!

Я обнаружил, что стою в комнате Боба. Кровать все еще была не убрана с тех пор, как я сдернул с нее одеяло, чтобы накрыть им Боба, и почти автоматически я заправил ее, накрыв сверху покрывалом. На столике возле кровати, как обычно, царил беспорядок, а в щели перед зеркалом располагалась коллекция фотографий без рамок — одна наших родителей, одна моя, одна Сталварта, его любимой верховой лошади, и прекрасный портрет Элизабет. Когда я взял его в руки, чтобы рассмотреть получше, что-то с легким стуком упало на туалетный столик.