Я прошу их перейти в свою комнату; они обмениваются взглядами, словно две заговорщицы из романа ужасов. Няня глупо ухмыляется; Мишина мать не говорит ни слова и продолжает шить. Мне тяжело стоять с моим отекшим телом. Я ищу стул. На стульях в моей комнате сидят Мишина мама и няня. Я направляюсь к двери соседней комнаты, в которой обычно обитают эти женщины.

Дверь заперта. Я слышу за ней женское хихиканье.

Через несколько минут Миша выходит с девушкой, "не замечает" меня, мимоходом кивает матери и няне и с улыбкой говорит:

– Теперь можете возвращаться...

За три недели до предполагаемых родов я еду с мужем и его матерью на так называемую дачу под Москвой. Дача - маленький, совсем примитивный домик, что снимают лишь на короткий срок.

Поблизости от дачи есть теннисный корт. Миша хорошо играет в теннис. Я сопровождаю его на корт.

Когда мы подходим, как раз заканчивает играть одна юная девушка с подругой. Миша предлагает этой девушке сыграть еще партию и обворожительно улыбается:

– Возможно, мне удастся исправить ваш удар слева...

Они играют и флиртуют. Они так бесстыдно флиртуют и после игры, что у меня сдают нервы: я кричу на Мишу, слезы льются из моих глаз.

Миша раздражен, или, точнее, ему неловко от моей сцены.

Я с яростью смотрю на него. Я еще не знаю, что бессмысленно пытаться удержать мужчину слезами.

Миша просто оставляет меня одну.

Позднее, прямо сразу после нашего развода, он женится на этой девушке...

Я ухожу с теннисного корта так быстро, насколько позволяет мое состояние, и не замечаю, куда бегу. Хочется просто пособирать ягоды в лесу - ни о чем не думая и не анализируя. Лес в этих местах большой и нехоженый. Мне он совсем незнаком.

Время бежит. Внезапно темнеет. Я в отчаянии ищу дорогу. Но ничего не нахожу. Вокруг меня одни тени. Спускается ночь.

Страх охватывает меня - и боязнь медведей.

Я хочу забраться на дерево и переждать там до утра. Но мне теперь не вскарабкаться ни на одно дерево - слишком я тяжелая и бесформенная.

Тогда забираюсь в кусты. Мне холодно. Но усталость побеждает. Я засыпаю.

На рассвете слышу хруст сучьев и звуки, знакомые мне с детства: это ворчание медведя.

Удивительно, но я не очень пугаюсь, может быть, потому, что еще окончательно не проснулась. То ли кошмарное видение потрясло меня в полусне, то ли мной руководит провидение: я предчувствую близкую опасность и тем не менее остаюсь совершенно спокойной, следую за белым пятном, которое высвечивает перетекающие одну в другую картины сна. Световое пятно удаляется. Я бегу за ним, как в трансе, метр или километр - трудно определить.

При этом совершенно отчетливо ощущаю на затылке горячее дыхание медведя.

Вдруг я сильно ударяюсь головой и сразу же прихожу в себя. Я выбежала по лесной просеке к телеге с дровами.

Выстрелы разрывают тишину.

Бледный крестьянин на телеге опускает ружье и ошеломленно смотрит на меня. Его выстрелы отпугнули медведя.

– Ты бежала впереди него как сумасшедшая, - бормочет он испуганно.
– В твоем положении... Матерь Божья, спаси и сохрани!

Он крестит меня. Его короткая молитва, похоже, услышана: в целости и сохранности он доставляет меня на дачу.

Мишина мать тотчас едет со мной в Москву в клинику. Миша остается на даче; он обещает приехать, как только придет время родов.

В клинике меня охватывают приступы боли. Во время родов я нахожусь на грани жизни и смерти.

Жизнь побеждает.

Так в мир приходит моя дочь Ада. В мир, в котором бушует война и заявляет о себе русская революция.

Хаос начинается...

Миша пока не видел своей дочери. Он так и не приехал с дачи в московскую клинику. Но вскоре мы снова все вместе: Миша, его мать, няня и я с маленькой Адой. И все продолжается как прежде. С рождением ребенка ничего не меняется.

Я решаю расстаться с Мишей.

И тут происходит нечто, чего мы не предполагали: Мише присылают мобилизационное предписание.

Сначала мы решаем, что это ошибка, потому что он не совсем здоров. Миша отправляется навести справки. Из военного ведомства он возвращается домой пьяным.

– Им нужен каждый мужчина!
– истерически кричит он.
– Здоровые или больные, теперь все годны!
– Он хватает блюдо и бросает его о стену.

Летят осколки. Грохот приносит ему облегчение. Протрезвев на мгновение, решительно и категорично бормочет:

– На войну я не пойду. Не возьму винтовку в руки. Я не стану стрелять в человека...

– Они сошлют тебя в Сибирь, - говорю я тихо, - или повесят...

Миша передергивает плечами:

– Вполне возможно...

Он продолжает пить, безостановочно, до потери сознания. Я пытаюсь удержать его, отнимаю стакан, трясу его и кричу:

– У тебя же вечером спектакль!

Он отталкивает меня и продолжает пить.

Его мать безучастно смотрит на него.

– Почему ты ничего не делаешь?
– в отчаянии спрашиваю я ее.