Мы с чистой совестью отрицаем:

– Нет, только тяжелобольные, они лежат наверху.

Ада идет с ними наверх. Русские удостоверяются, что Раддатц и еще двое в прямом смысле слова невменяемы.

Русские указывают на дверь комнаты Ады:

– А там что?

– Моя спальня.

– Открывайте.

Ада открывает и столбенеет: на ее постели сидит человек, которого она сразу узнает. Он живет по соседству, высокий эсэсовский чин из ближайшего окружения Гиммлера.

– Кто этот мужчина?
– грозно спрашивает один из русских.

Ада хорошо знает, кто этот человек, но, естественно, не имеет представления, как эсэсовский бонза попал в ее спальню.

Она колеблется. Ей нелегко донести на кого-либо, даже тогда, когда речь идет об эсэсовце, который, вероятно, рассчитывал найти в нашем доме относительно надежное убежище.

Ада пожимает плечами.

– Ты лжешь!
– говорит русский.

Ада молчит, надеясь, что эсэсовец сознается сам. Но тот смотрит перед собой отсутствующим взглядом.

Русские забирают всех нас.

Когда мы проходим мимо дома эсэсовца, его жена подбегает к садовой изгороди и обменивается со своим мужем несколькими словами, которые мы не понимаем, потому что между нами и им слишком большое расстояние. Эсэсовец кивает своей жене.

– Что она сказала?
– спрашивает у меня один из солдат.

– Я не поняла.

Солдат недоверчиво смотрит на меня. Жена быстро убегает обратно в дом.

В этот момент эсэсовец подламывается, словно от удара. Он мертв - раскусил капсулу с цианистым калием. Позднее я узнаю, что жена и ребенок отравились несколькими минутами позже...

После бесконечного допроса нас пока что отпускают - за недостатком улик. Но мы остаемся под подозрением, так как в нашем доме был схвачен высокий эсэсовский чин. Недоверие советских солдат сохраняется, мы это еще почувствуем...

Мы - моя дочь, внучка Вера, Карл Раддатц с женой и моя русская подруга Зинаида Рудов - сидим в погребе нашего маленького дома.

"Сталинские органы" молчат, раздаются лишь отдельные выстрелы. Вдруг в дверях появляется советский солдат. Лоб его окровавлен. Он направляет свой автомат на нас. Никто из нас не шевелится - мы завороженно смотрим на ствол.

Солдат оседает вниз, хватается за лоб, вскрикивает от боли и падает замертво.

Его товарищи протискиваются в подвал. Один из них говорит:

– Колю застрелили!

Нас выводят. Через три дома теперь расположена комендатура.

Мой допрос не длится и пяти минут. Я подозреваюсь в шпионаже, потому что говорю по-русски.

Я не успеваю даже слова сказать. Я даже не могу назвать своего имени или профессии. Приговор: смертная казнь через расстрел, и двое солдат сразу встают по бокам.

Прежде чем мы выходим из помещения, появляется долговязый советский офицер. Все остальные встают перед ним навытяжку.

Офицер пристально рассматривает нас и спокойно спрашивает:

– Что тут происходит?

Один из его подчиненных объясняет. Тем временем я заговариваю по-русски...

Офицер ничем не выдает своего удивления и невозмутимо просит меня продолжать. Я говорю ему, кто я такая, представляю свою дочь, внучку, друзей и рассказываю, что произошло.

Офицер слушает без комментариев и потом спрашивает, не в родстве ли я с московской актрисой Ольгой Книппер-Чеховой. Я киваю:

– Она моя тетя.

Офицер распоряжается, чтобы нас отвели домой два солдата и оставались там для нашей защиты. Я пользуюсь этой защитой только до вечера: подъезжает автомобиль с советскими офицерами. Офицеры предлагают мне сесть в машину и взять с собой "что-нибудь из личных вещей".

Я прощаюсь с Адой, Верой и друзьями - надолго, мы убеждены в этом...

Сначала офицеры доставляют меня в ставку Красной армии в предместье Берлина - Карлсхорст. Они держатся вежливо-отстраненно. Мне ничего не удается узнать о возможной взаимосвязи между моим предшествовавшим допросом и этим "приглашением". Уже этой же ночью меня везут в Позен. Из Позена советский военный самолет увозит в Москву...

Я прибываю - но не в тюрьму.

Я живу как частное лицо у одной офицерской жены, муж которой пропал без вести в Германии.

Она с двумя маленькими детьми ютится в кухне, без угля и дров. Как только меня поселяют, она впервые за долгие месяцы получает топливо. Две из трех комнат приготовлены для меня.

Время от времени заходят советские офицеры - они приносят книги или играют со мной в шахматы. На мой несколько ироничный вопрос, как долго еще они намерены таким вот образом коротать со мной время, офицеры не отвечают, лишь обаятельно улыбаются.