В моей гримерной стоит прелестный букет роз, на прикрепленной к нему карточке "мой" незнакомец пишет:

"Я очень счастлив - автомобиль № 32684".

Зато я ни в коем случае не счастлива.

У меня начинается самый долгий театральный вечер в моей жизни.

После спектакля я прошу дочь Аду проводить незнакомца ко мне в гримерную.

При этом у меня весьма и весьма неспокойно на душе: здесь для кого-то устроена ловушка. Но я делаю это в порядке самообороны, говорю я себе и вспоминаю при этом об угрозах и эскападах моего "кавалера с розами".

И вот незнакомец из "автомобиля № 32684" стоит передо мной - блестящей наружности beau* с неестественно горящими глазами.

Он возвышается надо мной, театрально прижав правую руку к сердцу, и патетически восклицает:

– Наконец! Наконец-то свершилось! Вы и не представляете, Ольга Чехова, что значит для меня это мгновение! Война - разве она не оказалась отчасти благом? Я, лишь один я выиграл в этой войне - и каким способом!..

Чтобы несколько "остудить" победителя, я спрашиваю его подчеркнуто деловито, что бы он вознамерился делать, если бы я его не приняла:

– Вы все равно чувствовали бы себя победителем в этой войне?..

Незнакомец молниеносно хватается за карман и выхватывает револьвер:

– Вот - вот вы видите ответ. Еще сегодня я за-стрелил бы вас, а потом себя...

Итак, и вправду сумасшедший, да к тому же на все готовый.

Я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной:

– Подойдите, но будьте все же разумны. Отдайте мне револьвер - это не игрушка...

– Игрушка?..
– лепечет он совершенно оторопело.
– Какая же это игрушка...

Он не заканчивает предложения, озадаченно уставившись на меня, и послушно, как ребенок, протягивает оружие.

Я прячу револьвер в свою сумочку.

Несколько секунд позднее человека уводят солдаты Красной армии.

Огромные глаза его недоверчиво блуждают, но он уходит с ними безвольно, почти апатично.

Когда дочь и я покидаем кинотеатр, двое советских часовых не разрешают нам ехать домой, они отводят нас в какой-то штаб, названия которого я не знаю.

Допрос продолжается несколько часов и все время крутится вокруг одного и того же человека - Джорджа Кайзера.

Правда, я не могу отделаться от впечатления, что русские не воспринимают Кайзера всерьез. Под утро они отпускают нас и в то же время подтверждают мое подозрение. Один из солдат по-мальчишески ухмыляется:

– Ваш мистер Кайзер точно никакой не контрразведчик - может, он позарился на ваши драгоценности...

Через несколько часов мне звонит полковник, которому я в ставке в Карлсхорсте рассказывала о своем приключении.

– Хотите узнать, кто ваш незнакомец из "автомобиля № 32684"?

– Да, конечно...

– Один из наших толковых инженеров...

– Ваш инженер?

– Да. Он работает в местной администрации и действительно страдает всего лишь любовной лихорадкой. Политические или криминальные мотивы исключены; одиночка, хотя его фанатичные намерения могли быть не такими уж и безобидными...

Полковник делает небольшую паузу. Я пытаюсь прийти в себя от изумления.

– Алло...

– Да...

– У вас нет слов от удивления?

– В общем, да.

– Он сильно вас напугал?

– Да.

Голос полковника без перехода становится деловитым:

– Он больше не причинит вам хлопот. Товарищ инженер попросил вернуть его на родину и уже завтра покинет Германию...

Тихий щелчок на линии - полковник закончил разговор. Я тоже медленно опускаю трубку на рычажки...

На следующий день Джордж Кайзер в моей гримерной.

В прекрасном настроении он сообщает мне, что только что вернулся из короткой, но весьма удачной поездки в Берлин, направляется к телефону, набирает номер, радостно разговаривает с кем-то из своих друзей - и вдруг что-то обескураживает его, почти приводит в замешательство:

– ...в советском секторе? Но это же невозможно! Я сейчас потребую у нее объяснений. Подожди моего звонка, пожалуйста!

Угрожающе смотрит на меня:

– Вы давали гастроли на Александерплац?

– Да.

– Почему?!

– Это вас не касается.

– Как раз меня-то это и касается!

Я вспоминаю об ироничном замечании русского по поводу "секретного агента Кайзера" и без церемоний выгоняю его.

"Он, само собой, скоро вернется", - думаю я, и в тот же момент мне приходит в голову мысль, до которой мне давно следовало бы додуматься: я перерезаю телефонный шнур.