Дело №… «Миграция души»
вернуться

Авин Виктор
Шрифт:

Вот и все – вот и падает время…

Вот и…снег, да конечно же – снег!Замело избы Штольца, Фонтанку…Отмотай, отмотай бинты с ДанкоПолустанки весне пересдай.Лай, лай лето под трели кузнечиковПод парными ночами поспейвот и… сено, в солому, конечно жеПревратишься, ишачья постель.Вот и… СВЕТ! Русский! Яркий и белый!Жмутся ангелы в стаде бок-о-бокА под ветками – рыжие белкиОгоньками, да дятел как обухом:Тук-тук-тук… отмотай, отмотайБерестяных обоев молитвыЧтобы клюв мой разбился о плитыНас за ними ноябрит февральС високосною красной рябиной!С сенокосной прекрасной порой!– Шо за фрейд, мой болезненно-милый!?– В феврале собирается времяЧтобы течь под зеркальной фольгой…

Я еще не сказал Вам о главном…

Я еще не сказал Вам о главномв моей тайне еще есть секретыя еще полугений, как Гейнея еще и не Чехов – Полонийв моей наполеоньей балладене отточены звуки и смыслыи углы не заточены в Домедекорации сада нет в драмесо стихов не бегут еще крысыно я в памяти крыши не крашев борозде основательней, глубжеи постель моя – теплая пашняи страна моя – голое телои столица где обжиг на ужин.Я еще не сказал Вам о главнома спина моей Родинки – в белома на зеркале утром: «ты нужен»и отчизны любовь ко мне – в записи:«спотыкаясь о звуки и брюкиубегала в колонну парадаот Дали его женщина Гала…»Но не факт что я буду Вам мужемпосле пакта любви с Рибентропоммоей Родины и буду разбуженгерцем звука, «НЗ» шок-N-ладана.Я сказал Вам о главном. Так надо.А теперь я скажу Вам о главном:С кухни признаки – тонкие запахии забытый на столике стольникв косметичке – ракета-помадамне расскажут о главном – вернешьсяпотому что без макияжабез меня и без денег свихнешьсяв перелете…. космическимклином.

На День народного единства. Кто это?

золотой, с прожилкой перламутраизнутри светящийся породойчто это? – вот возгласы народаневозможно устоять перед желаниемприкоснуться к его волнам – разливает онвнутри плоти человеческой, безвольнымуплывающим, во власти чуда, теломбезмятежное сознанье не владеетоно тонет сахаристым, отражаясьзастывает неолитовым оттенкомон все большее пространство обвиваетзаволакивает, лижет, может сразусчастьем обернуться и соблазномподчиниться – быть навечно его плазмойего частью и входить, владеть инымиощущая себя полностью безвольными размеренно покачиваясь волнамиотлетать в потусторонний мир гармониитам в садах аллеи бликами заполненыизредка, цветов среди и бабочекпо краям дорог из сгустков его лавочкии прозрачный, колыхающийся воздухвдруг прорежет сталь столь чуждого здесьвозгласа:«Встань! Беги! Спасайся!»Однако, поздно ужезолотой, с прожилкой перламутраизнутри светящейся породойты слетаешь вниз, на землю, на дорогу…

Гагарин

Она испуганно шарила ручкойИ головкой вертела спросоньяУ окна он раскуривал трубкуИ разглядывал птиц на балконеОна падала вновь на подушкуИ ей снились фламинго и ГагрыОн сжимал на груди своей пуфикИ менял воробья на след спутникаИ с трамплина летал как ГагаринОна шарила снова и сноваОн ложился – она затихалаА в прихожей их рыжая кошкаЗалезала в огромные туфлиВпрочем, зонтику это же пофигНе складной он – как все парашютыНу а утром – халатик и кофеУ окна она – чешет животикОн идет по дорожке к машинеЕго ждет у машины солдатикБрюки черные, черные туфлиДаже губки завязаны в бантик.А он идет и идет по дорожкеА в сугробах застыли фламингоА из шкафа скелеты любовниц —Терешковы. Спит рыжая кошка.Она спит. Продолжение фильма.Сцена ревности: она над трамплиномЛетит в Гагры и чешет животик.

Франция, вечер, в порту Де-Кале

Франция, вечер, в порту до коленВ ожидании груза на свежей волнекачается флагман святого Петра.На вахте двое – я и ЛевинНиколай Иванычс картой мира на волосатой спине.Да еще на стекле за приборной доскойдрожит босой рыжеволосый мальчик(это наш рулевой). Он все время спешит за сто —лярным клеемв мастерскую отца. Юнцадержит за пальчик милая дамаи читает стихи.Изящными при этом являются:линия ее бедра,пульт режиссера,и светло-зеленые большие глазаЭлеоноры Штейнцаг(сорокалетней уборщицы),которая в тактпадающему на пол рулону коврамедленно шепчет вместе со мной:вершится казнь, палящий зной,со страхом, страстью и мольбойпростерлась степь перед грозойраздались неба створки губв преддверье мукчуть вздрогнула зеленая листваи полон мир до днаи вся в слезах траванавзрыд кричит струнаи влажные, огромные глазазвездычто истекает трепетно росойвбирая чуть дышадвижение прохладного дождя…Кончив, Элеонора тихо улыбается.А на вопрос – что это было во сне?Я отвечаю – да так, просто,некоторые словаи открываю окно…… Ах, что за граница – эта красная линияВатерлоо!Ах, что за границей творится!Там ветер гуляет по крышамтам падают листья и людипо принципу «домино» – вдруг выдает изэфирабожественно алый «Бьюик».Он совершенно внезапно возники включает иллюминацию.А, впрочем, зря. Поскольку становится видно,что все это лишь декорацияв прохладной нише театра «Гранд-Опера»,где на дощатой сцененебольшая резиновая актрисапоет сопрано: «Я вызываю ноль пять, я вызы —ваю ноль пять!»веером раздвигая смысловую нагрузкудо неописуемых границ.При этом она делает сальто впереди выпадает в уже открытое мною окно. Нозалетает обратно.И так все время – туда-сюда, туда-сюда…Сцена последняя – где рождается Бес.Взрыв, пожар, катастрофа, хаос.Всюду витает запах нефти, электричестваи завершенной любви.Звучит тихая органная музыка.И ангелы в белых сутанахплавно стекают с небес – у них столбняк.Внизу шелестит как будто прибой,это в позе «Миг-29» взлетаетЭлеонора Штейнцаги зажимает бесстыдно ногамибожественно-алый «Бьюик»(им оказался наш танкер «Стальной»).Она – эффектней орла, звезды и серпаи красно-белых полоса навстречу ей летят матросыи с диким «УРРА!» поднимаютнаш гордый Андреевский флаг…

Любовь нечаянно обнимет…

Любовь нечаянно обниметкогда в нее совсем нажмешьи так хорошпо телу бархатному мехомот норки до сердца сведешьлюбовь с кормы и якорь выдреттвой парень руки в брюки клёш…Любовь нечаянно обниметкогда ее за лес возьмешьи нежно словно голубь клювомкоснешься sosце – кинет в дрожьот напряженья ягодички —сомкнувшись сдавят лепесткии так хорош что прыгнет лифчикна поседевшие виски…Любовь нечаянно обниметкогда ее оглушит «пли»и в губы сцедит словно с выменигорячей струйкой бель зарикогда в глазах ее огромныхсноп искр-звездочек горити так хорош что говорит…Любовь нечаянно обниметкогда ее в последний путьс собой наймешь, и там остынетлишь я по трапу вниз спущусьлюбовь нечаянно на грустьсвою наступит, на гранитепрочтя «здесь парень – брюки клёш»в венке на память мне оставивсвою оброненную брошь —И так хорош…Любовь нечаянно обниметкогда ей этот сих прочтешь,любовь нечаянно порвешьи больше парня не обманетон так хорошон так хорош…

Не родившемуся сыну из 8 вагона

Когда-то здесь по радио объявляли: «Воздух!»Вчера здесь почил на волне «Маяка» БачинскийА в катакомбах бомбоубежищ – ночные клубыТам бьют колесами децибелам в иссохший поддых.По залитой кровью Площади в воскресеньеЛед заливают сегодня – таков периодКаток для катаний на месте катка историиВсе правильно, мальчик, без головы орлинойНа месте крутя колеса рабочий в синемНа сложном экране лечит больной мой хаммерКогда-то левей колодца с броневикамиЗдоровался всеми статуями на крыше ЗимнийА что же будет потом здесь, мой милый мальчик?На месте, где в дыры в небе смотрел ИсакийИ возле колонн щербатых был частокол зениток?Обязательно вырастет сад и такой подсолнухЧто накроет собой и спасет вас, птенцов конопатыхЕсли, правда, мы не успеем сожрать с голодухиОтцов наших посеянные ими злакиИ газенвагены не задушат трубами восковые фигурыЧтобы не мучились больше вопросом вечнымЧто лучше – чистая прибыль или чистый воздухВ Городе десяти миллионов, которых просимИз кунсткамеры на волю не выпустить после кражиВ одноклеточный офисный зал нас – детей барсеточныхУ которых в геноме хвост из замашек барских.Я передаю вам ключи от Города, дети СолнцаНаверное, вы растопите на речке ОккервильСосульку, выпершую из болотных газовНам лишь хватило воли поднять нас, падшихА за Городом русское поле так просит пашниИ пожаров – уставшие падать кривые домики.Мой мальчик, я так хочу сделать тебя счастливымИ воздуха полной грудью вдохнуть, и в Город…

P.S. на Дворцовой площади однажды зимой был залит каток, после разбора забора вокруг Александринского Столпа выяснилось, что со старинной ограды вокруг него исчезли наконечники в виде орлов; реставраторы Исаакиевского Собора сохранили для истории выбоины на мраморных колоннах, оставшиеся после падения рядом авиационной бомбы во время блокады; прямо напротив Смольного чуть было не построили небоскреб.

Не умирай, мой белый аист, от тоски