Нуньо промолчал.

– Подумайте, речь идет о моем счастье в этой жизни и, возможно, в другой жизни тоже. Способны ли вы отказать мне?

– Нет, сеньора, – ответил слуга решительно, – давайте письмо, и я доставлю его, даже если мне придется пересечь всю страну мавров. Конечно, если хозяин узнает об этом, он прикажет пригвоздить меня к позорному столбу и высечь, а в худшем случае выгонит меня. Но надеюсь, что дон Альваро, столь добрый и благородный, не откажет мне в местечке в своем замке, где я мог бы заботиться о соколах и кречетах. Все в руках божьих, а он прекрасно видит, что я делаю то, что должен сделать.

Растроганная донья Беатрис передала письмо, но не успела даже поблагодарить его, поскольку Мендо и Мартина поравнялись с ними в этот момент. Так они продолжили в тишине свой путь вдоль берега реки Куа, где раньше стоял монастырь Святого Бернардо, собрат монастыря в Карраседо, в котором когда-то были монахинями две особы королевской крови. Монастырь исчез, но городок Вильябуэна, рядом с которым он располагался, до сих пор продолжал существовать и жил своей безмятежной жизнью у подножия холмов, засаженных виноградниками. Его окружали пастбища, огороженные тополями, и сады, полные фруктовых деревьев. Река обильно орошала эту плодородную землю, которую природа, казалось, щедро одарила одной из своих самых восхитительных улыбок.

В конце полуторачасового путешествия кавалькада спешилась у монастыря, из ворот которого вышла настоятельница с общиной, встречая племянницу. Все монахини радушно приветствовали девушку, очарованные ее скромностью и красотой. Потом дон Алонсо тайно от дочери переговорил со своей свояченицей, опасаясь энергичности и решительности доньи Беатрис, которые в предыдущие дни достаточно поколебали его уверенность. Нуньо и Мендо попрощались со своей молодой хозяйкой более нежно, чем можно было ожидать от представителей их пола и воспитания. Эти верные слуги, привыкшие, что присутствие доньи Беатрис, словно жизнерадостный лучик, освещает все темные углы, понимали, что во время ее отсутствия грусть и недовольство поселятся в доме. Они знали, что дон Алонсо чаще поддается приступам плохого настроения без мягкого противовеса в лице своей дочери. Кроме того, ни для кого не было секретом, что обычные для доньи Бланки недуги только обострятся в связи с новым ударом, омрачившим семейный горизонт. Поэтому на обратном пути они молча ехали за своим хозяином, таким же угрюмым и неразговорчивым. Прибыв в Аргансу, Мендо повел на конюшню лошадей. Нуньо же, после того как задал корм своей лошади и поужинал сам, около полуночи выехал из усадьбы, якобы с намерением подкараулить зайца в одном из отдаленных мест и заодно потренировать новую гончую, а на самом деле чтобы тайно прибыть в Бембибре и передать письмо доньи Беатрис, в котором говорилось примерно следующее:

«Мой отец отослал меня с глаз своих из-за вашей любви, и я смиренно приняла эту ссылку. Но ни вы, ни я не должны забывать, что это мой отец, и потому, если вы испытываете ко мне хоть чуточку нежности и верите моим обещаниям, надеюсь, не предпримете никаких отчаянных действий. В первое же ближайшее воскресенье постарайтесь остаться ночью в церкви монастыря, и я вам скажу то, что сейчас сказать не могу. Храни вас Бог, и пусть он даст вам сил вынести все это».

Нуньо исполнил это деликатное поручение с таким тактом, что все, что смог сделать дон Альваро, это заставить его принять на память серебряную цепь для охотничьего рога. После этого у сокольничего еще осталось время, чтобы подкараулить зайца, которого он рано утром с триумфом и привез в усадьбу, рассыпаясь в похвалах своей новой гончей.

Следует отметить, что те средства, которые использовал сеньор де Арганса, чтобы вырвать из сердца своей дочери любовь, пустившую столь прочные корни, были не самыми подходящими. Нельзя было управлять этой чистой душой, щедрой, но в то же время гордой, ни с помощью страха, ни с помощью наказания. Возможно, сдержанностью и мягкостью и можно было бы добиться от нее того, чего хотел ее отец, поскольку идея самопожертвования обычно безотчетно присутствует в таких людях; более того, они с радостью приветствуют эту идею, потому как она представляется им связанной с величием и страданием. Однако донья Беатрис, по меткому определению настоятеля монастыря Карраседо, была похожа на тихие и прозрачные воды голубого спокойного озера, а потому легко пришла в ярость, когда эту поверхность задел ветер несправедливости и жестокости. Сама идея принадлежать такому неприятному кабальеро, как граф де Лемус, и быть игрушкой в чужих руках, оскорбляла ее до такой степени, что она готова была на любую крайность, лишь бы избежать подобного унижения.

С другой стороны, одиночество и препятствия, которых достаточно, чтобы погасить мимолетные увлечения или греховные чувства, лишь разжигают страсть подлинную и глубокую. Чистая и невинная любовь очищает душу, а самоотречение оказывается неразрывно связанным с теми возвышенными религиозными чувствами, которые по своей сути не что иное, как истинная любовь ко всему земному. Если же вдруг преследование наделяет ее ореолом мученичества, тогда сама боль оставляет глубокий след в душе, и эта дорогая сердцу идея становится всепоглощающей, так же как мать, посвятившая всю себя больному сыну, который не оставляет ей ни минуты отдыха, привыкает любить эту жертвенность.

Именно это и произошло с доньей Беатрис. В тишине, которая окружала ее, голос сердца становился громче и полнозвучнее, мысли устремлялись к тому, в чьих руках находились все ее мечты, освещая все то, что было скрыто от ее сознания, и в эти мгновения ее губы невольно шептали это дорогое имя. Возможно, она надеялась, что ее молитвы повстречались на небесах с его молитвами, в то время как их сердца летали в поисках друг друга на этой несчастной земле, и в своем воображении она представляла все свои слезы и несчастья как венец, который украсит ее в глазах любимого.

Ее тетя, которая тоже была влюблена когда-то и видела, как под рукой смерти опадают лепестки ее надежд, уважала чувства племянницы и пыталась облегчить ее заточение, давая ей столько свободы, сколько было возможным, и относясь к ней с предельной нежностью. Ее женская проницательность подсказывала, что только так можно справиться с этой сложной натурой, в которой одновременно уживались и лев, и голубка. Благоразумная сеньора полагала, что время – лучший лекарь, и давала возможность поработать ему, прежде чем предпринимать что-то еще.