Выйдя из машины, приятели прямиком направились на Старый Арбат. По дороге доцент вновь впал в ораторский раж и продолжил свои пояснения, размахивая в разные стороны варежками на резинке.

Заметь, Женька, все без исключения могли бы войти в какие-нибудь общества книгочеев.

Сейчас начался бум «Гарри Поттера». Все, у кого молоко на губах не обсохло, уткнулись в эту сомнительную книжонку. Читают. Как сумасшедшие читают.

Те, кто постарше, мусолят Дэна Брауна, его «Код да Винчи». Безумие какое-то!

Однако, согласись, есть немало и таких, которые вообще ничего не читают. Их, наверное, подавляющее большинство.

Не согласен. Читают все – без исключения. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

Дома, людей вижу.

А еще что?

Рекламы, вывески.

Правильно.

Но какое все это имеет отношение к книге?

Прямое. Реклама – та же книга. Что это, как не страницы. Какой-то сумасшедший взял да и вырвал иллюстрации с текстом из огромного фолианта. Сначала вырвал, а потом разбросал по городу. Но это же слова, буквы… Вспомни, в эпоху Средневековья, когда ни о какой рекламе и слыхом не слыхивали, Фома Аквинат подбирал в своей школе все исписанные листки, оставленные детьми и взрослыми. Знаешь, зачем он это делал?

Зачем?

Из букв можно составить имя Иисуса Христа, значит, эти буквы нельзя бросать в беспорядке, без всякого смысла в виде бытовых каракуль, как нельзя крошить хлеб на землю, ибо хлеб – тело Христово. А сейчас – посмотри вокруг. Реклама и есть те разбросанные в беспорядке записочки, которые так и не успел подобрать в своей школе Фома Аквинат.

Хорошо говоришь, Арсений. Заслушаться можно.

Смеешься, да?

Ни в коем случае. А куда мы, собственно говоря, идем? Какой дом?

Считай, что пришли. Вон он, наш дом. Видишь?

И Сторожев махнул рукой куда-то вперед наподобие рассеянного Наполеона, приказывающего форсировать Неман где угодно, невзирая на течение. Людской поток действительно напоминал быструю, буйную реку, движущуюся навстречу приятелям по руслу Старого Арбата.

Воронов так и не успел разглядеть, о каком доме шла речь, и покорно побрел дальше, продираясь сквозь людскую толпу вслед за Сторожевым.

Впрочем, – продолжил неутомимый доцент, – подобный социальный феномен непрерывного чтения в истории уже существовал.

Что ты имеешь в виду?

Я имею в виду Древний Египет и Книгу мертвых. Ну посуди сам. Египетская цивилизация – это цивилизация смерти, вернее, культа мертвых, ведь так?

Согласен.

В этой цивилизации правила загробной жизни, как напоминание, как инструкция, что ли, были вывешены повсюду. Их статуи и не статуи в обычном смысле, а объемные рекламные щиты, зазывающие в потусторонний мир и поражающие любого своим гигантизмом. Вон – видишь ту фанерную кружку nescafe? Где, в каком мире можно пригубить кофе из такой посудины, а? Создатели реклам нас все время зовут куда-то. Ты не замечал этого, Женька?

Пожалуй, ты прав. Зовут, и причем настойчиво. Зазывают, я бы сказал.

Во-во. Зазывают. Не случайно раньше рекламщиков еще зазывалами именовали. А зазывают нас в мир химер, в мир ирреальный, можно сказать, загробный. Это как в Египте: каждая статуя – зримые ворота в мир незримый, в мир после смерти, или в иную жизнь. Из этих рассыпанных повсюду букв и образов можно написать не только имя Спасителя, но и чего-нибудь гораздо похуже.

Незаметно подошли к так называемой стене плача, к стене Цоя.

Мы хотим перемен! Мы хотим перемен! – горланила молодежь, шарахая с азартом по струнам вконец расстроенной гитары.

Варежки надень. Холодно.

Что?

Варежки, говорю, надень, – решил позаботиться о своем друге профессор.

Ах, варежки. Вот. Надел! – И Сторожев, как в детском саду, повертел ладошками перед самым профессорским носом, мол, руки, спрашиваете, мыли? Вот они – чистые.

Приятели задержались на мгновение в общем людском потоке, и на них, как сослепу, тут же наткнулась какая-то гора.

Sorry, – прозвучало откуда-то сверху.

Never mind, – в один голос, как заученную реплику, выдохнули из себя друзья и застыли с разинутыми ртами. Людской поток тут же начал обтекать вновь образовавшееся препятствие.

Сверху на них смотрел огромный негр, похожий на баскетболиста-гиганта Майкла Джордана. На голове у негра была нахлобучена шапка-ушанка из черной цигейки и с солдатской кокардой на лбу. Белозубая улыбка зависла где-то на уровне крыш невысоких арбатских домиков, словно улыбка Чеширского Кота из сказки Кэрролла.