– Давай я тебя с доктором познакомлю, очень хорошим. Она мама моего ученика. Такая чудесная, приятная женщина. И доктор, говорят, редкий. Она поможет понять, в чём причина.

– Стыдно как-то: здоровый тридцатилетний мужик – и тут такая ерунда.

– Да ну, ты что? Обязательно надо проконсультироваться. Я договорюсь… Давай к тебе подъедем, я Банзая с Кезиком заберу, - Злата подняла голову с его плеча.

– Всё-таки решила переселиться обратно? И у меня нет шансов отговорить тебя?

– Так будет правильно, - она потёрлась носом о его щёку, - не сердись… Бабушка с Батей не поймут. А я не хочу их расстраивать.

– Я не сержусь, я грущу. Мне без вас будет плохо. Имей в виду, я настроен решительно, и собираюсь в самое ближайшее время водворить вас на место! – вид грозный, а глаза смеются.

– Интересно узнать каким же образом? Групповое похищение? Так сказать, соседенэппинг? Шантаж? Мошенничество?

– Сватовство. Свадьба. Долгая и счастливая семейная жизнь.

Хохоча, они доехали до соседней улицы и вошли в дом. Павел направился в гостиную за клеткой с Кезиком, а Злата ходила по дому в поисках Банзая. Кота нигде не было. Обыскав весь первый этаж, поднялась на второй. Дверь в спальню Павла была приоткрыта.

– Ах, вот где ты спрятался! – Она протиснулась в дверь – что-то мешало распахнуть её полностью – пошарила рукой по стене в поисках выключателя, нашла, зажмурившись от яркого света, шагнула вглубь комнаты и испуганно отдёрнула ногу.

Он ещё никогда не слышал у неё такого голоса и сразу понял, что стряслось что-то ужасное. Она не кричала, но голос, когда она позвала его, звенел на такой высокой ноте, что было непонятно, как ещё не прервался:

– Паша, Пашенька! Подойди, пожалуйста!
– Павел побежал, перепрыгивая через три ступени, и нашё её у двери в свою спальню. Всё происходящее потом он видел фрагментарно, будто смотрел слайды на старом проекторе. Огромные глаза. Губы дрожат. Рука, вытянутая вперёд, в крови. И почти спокойный голос. Только этот предательский звон от сжимающегося в ужасе горла:

– Паш, вызывай милицию. Нашего Эдуарда Арутюновича убили.

Павел позже, вспоминая, поражался. Никакой истерики, криков, обмороков. Учительская выдержка. Заплакала она потом, когда всё закончилось. Когда судмедэксперт вдруг громко закричал:

– «Скорую» срочно! Он жив пока!

После этого и до приезда скорой Злата сидела рядом со стариком, держала его за руку и тревожно вглядывалась в землистое, зеленеватого оттенка лицо. По лицу её катились слёзы. Она, казалось, не замечала этого. Лишь изредка поднимала руку и ладонью коротко утирала их. Когда приехавшая "скорая" забирала старика, Злата бежала, оступаясь, за носилками и также неотрывно смотрела на Эдуарда Арутюновича. Будто боялась, что, если она отведёт взгляд, он умрёт. Они с Павлом хотели поехать в больницу, но приехавший Лялин тронул друга за рукав и тихо сказал:

– Надо остаться. – Павел кивнул, долго смотрел вслед «скорой», потом повернулся к майору:

– Пошли в Дом.

Как такое могло случиться? В Доме, его Доме, его крепости кто-то посмел поднять руку на лучшего деда на свете. Когда Павел услышал звенящий голос Златы, увидел лежащего на полу Эдуарда, большого, грузного и… мёртвого, в голове его что-то замкнуло. И теперь, что бы он ни говорил, что бы ни делал, в ушах стучало одно: я найду.

– Я найду эту сволочь.

Лялин, стоявший у окна, обернулся:

– Мы найдём… - он тоже любил стариков-реставраторов.
– Есть какие-нибудь мысли?

– Пока вообще ничего не понимаю. Деды мои должны были уйти домой уже давно. Сейчас звонить им поздно, да и жаль: пусть поспят спокойно эту ночь. Я уже сообщил жене и детям Эдуарда, они встретят «скорую» в больнице.

– Куда его повезли? Я не спросил даже.

– В Склиф. Я денег дал. Это ж областные. Но ничего, понимающие оказались, согласились, что в Склиф лучше всего. Злата позвонила своему ученику бывшему, у него отец хирург там. Говорит, что постарается помочь «Скорая» обещала довезти. Говорят, что, на первый взгляд, есть шансы. – Павел мучительно поморщился. Невозможно тяжело было представлять славного доброго старого армянина с пробитой головой.

– Чем его? Всё-таки этой гирькой?

– Афанасьич говорит, что да. Откуда она у тебя?

– Да ты ж знаешь, люблю я старьё. На барахолке в Салтыковке увидел. Посмотрел, а она сделана в год рождения моего отца, в тридцать третьем. Вот и купил. Она не чугунная, а каменная, необычная. Лежала у меня в спальне на подоконнике.

– Похоже, гад этот что-то у тебя в комнате делал, а Эдуард твой драгоценный его застукал. Ну, тот схватил, что ближе лежало, да и двинул ему прямо в лоб.

– Я не могу понять, как получилось, что Эдуард был один? Мои деды ведь всё время вместе ездят. Задержался? Вернулся? Но зачем? Забыл что-то?