– Молодые люди! – повысил голос препод (я так и не знал, как его зовут, а он сам даже не потрудился написать своё имя на доске, как делали другие). – Соблюдайте, прошу же вас, тишину!

На нас обернулась половина аудитории – ну, знаете, такая себе привычка, непременно разглядывать тех, к кому относится замечание. Я сделал каменное лицо и уткнулся в свой конспект. Там было написано всего-то две жалкие строчки: как записывать, когда почти ни слова не разбираешь? Посмотрел в записи Мишки, а там вообще было пусто. Он зависал в мессенджере – наверное, раздобыл-таки номер той девчонки.

Я пожал плечами и достал карандаш. Рисовать на листках в клетку – не самая лучшая идея, но других с собой не было. Я подумал, что с завтрашнего дня начну носить в универ скетчбук – как же, живописец ведь, творческие люди просто обязаны рисовать всегда и везде.

Перед глазами всплыл образ Ленки, как сидела на подоконнике, совсем одна в огромном фойе. Я набросал её: стройную, маленькую, с длинными распущенными волосами. Хотел нарисовать и подоконник, и высокое окно, но что-то щёлкнуло в голове. Повёл линию по-другому. Нарисовал толстую узловатую ветку, дубовые листья, жёлуди и шершавый ствол. Начал заштриховывать.

– О, русалка на ветвях сидит! – шепнул Мишка, бесцеремонно заглядывая в листок. – Кто такая? Где подцепил?

– Не цеплял я никого, – буркнул в ответ. – Потом расскажу.

Мне не хотелось, чтобы препод-кролик сделал нам ещё одно замечание из-за болтовни. Кто его знает, какой он? Запомнит, потом завалит на зачёте. Нет уж, мне такого не надо. Я со школы привык быть в нормальных отношениях со всеми: и с учителями, и с учениками, и как-то не хотелось нарушать этот конформистский уютный порядочек. Я надеялся закончить универ так же легко, спокойно и гладко, как закончил школу. Пай-мальчик, ботан – как меня только не называли. Но я никогда не обижался, только пожимал плечами и улыбался. Чего толку обижаться, я-то знал, что всё делаю правильно. Родители радовались, как мне всё легко даётся, только Ирка, сестра, плевалась ядом. «Ты, Славка, валенок, – говорила Ирка. – Серая мышь. Закончишь школу на пятёрки, пойдёшь в элитный вуз, а толку-то? Ну, получишь диплом, а в жизни всё равно ничего не добьёшься. Ты как котёнок без когтей и зубов, а такие не выживают. Будешь вечно подстраиваться под других, а под себя подстроиться забудешь».

Честно, иногда я был с ней согласен. Но такие разговоры бесили. Мы с Иркой совсем не были похожи друг на друга. Лет с тринадцати она красила волосы в безумные цвета, только недавно остепенилась и остановилась на пепельном блонде. В школе дралась с пацанами, дерзила учителям, после девятого свинтила в колледж из-за ссоры с директором, в ВУЗ не пошла (чем шокировала родителей). Зато теперь неплохо зарабатывала, открыв интернет-магазин украшений. Мы с Иркой, в общем-то, ладили, несмотря на разногласия, и к её мнению я прислушивался, хоть и делал вид, что мне всё равно на неё.

Я так увлёкся, что стал добавлять на рисунок разные детали. Прорисовал кору дуба, прожилки на листьях, отблески на боках желудей. Над Ленкой тоже постарался: вырисовал волосы, но слишком приукрашать не стал, русалка ведь на то и русалка, чтобы ходить растрёпанной, и чтоб никаких тебе рыбьих хвостов! Ах, да, одежду я ей тоже рисовать не стал. Какая же нежить носит одежду?

Мишка присвистнул тихонько, снова заглянув в листок.

– Грудь побольше пририсуй!

– Иди ты, советчик. Так надо.

Закончив, я окинул своё творение критическим взглядом и остался доволен. Надо будет обязательно перерисовать этот сюжет, только уже нормально, маслом на холсте. Или углём, на худой конец. Подумал ещё, что круто бы пригласить Ленку попозировать и неожиданно для себя смутился.

Звонков здесь не было слышно, в пристройку для этого не подвели коммуникации. Пару отзанимались без перерыва, зато препод-кролик отпустил нас пораньше, сверившись по своим старомодным часам на коричневом ремешке. Я фыркнул: серьёзно, у него, кажется, даже телефона на столе не было. Мои одногруппники (большинство из которых я ещё не успел запомнить не то что по именам, но даже в лицо) загалдели, собрали вещи и, толкаясь, повалили прочь из аудитории. Мы с Мишкой наконец-то смогли поговорить в полный голос.

– Ну что там твоя рыженькая? – спросил я. – Дала телефон?

– Дала, куда ж денется? – улыбнулся Мишка. Он умел так улыбаться, что на щеках появлялись смазливые ямочки, и все девчонки от этого почему-то млели. – Наташкой зовут. – И запел шутливо: – Наа-таа-лии…

Я одобрительно хлопнул Мишку по плечу. Мы тоже вышли во двор, под тёплое солнце.

– Неаполитанская жёлтая, – заявил Мишка, щурясь на лучи.

– А по мне, ближе к золотистой тёмной.

– Повыпендривайся ещё.

Мы стали шутливо пихаться, подняли целую тучу противно скрипящей на зубах пыли и спугнули толстых голубей. Старшекурсники презрительно на нас косились, а нам было весело.

– Может, свалим? – предложил Мишка, когда мы навозились и прислонились спинами к нагретой кирпичной стене здания универа. Мы оба тяжело дышали и сплёвывали пыльную слюну. Я помотал головой.

– Да не, третий день всего. Рано валить. Давай уж хотя бы неделю отходим, всех преподов узнаем, а потом решим, что можно прогулять, а что лучше не стоит.