Часы поставлены на момент, когда корабль должен быть, по расчету, еще в канале. Если адский прибор закладывал кто-либо из экипажа корабля, то искусители могли его убедить, что он наверняка спасется. "Ведь тонуть "Пересвет" должен, - могли им говорить, - на глазах у десятков французских, английских, итальянских и других военных и коммерческих судов. Сотни шлюпок и паровых катеров бросятся к месту катастрофы".

Соображение о возможной гибели массы людей для подлеца необязательно, да, кроме того, при взрыве в погребе, когда по команде "Все наверх! С якоря сниматься!" в носовом отсеке под палубой почти никто не должен оставаться, число погибших было бы минимальным.

Если финал построенной мною гипотезы разбивается и, может, виновник взрыва погиб вместе с кораблем, тому виною наш выход на час раньше, чем предполагалось".

После небольшого открытия, уточнившего фамилию Палёнова, версия Людевига в моих глазах стала еще более вероятной.

Пален, Пален... Надо узнать о нем все, что только можно. Но как? Личные дела и послужные списки кондукторов в архивы не сдавались. В ЦГА ВМФ искать бесполезно...

Я начал с Центрального адресного бюро и вскоре получил оттуда неутешительную справку: на территории Советского Союза не проживает ни один гражданин по фамилии Пален. Листаю справочно-адресные книги Москвы и Ленинграда. Нет, нет, нет... Последний том "Весь Ленинград" датирован 1933 годом. Пробегаю длинные столбцы убористого шрифта: Павловы, Палкины, Палев, Пален И.С.!

Итак, в 1933 году венский юрист Палёнов, он же Пален, жил в Ленинграде на Социалистической улице (бывшая Ивановская), записываю номер дома и квартиры.

Вот и кончик нити! Да только не истлела ли эта нить за минувшие полвека?

Ищу на схеме Ленинграда примерное местоположение дома Палена. Вот здесь. В какой-то сотне шагов от дома в Графском переулке, где жил Домерщиков. А рядом здание театра имени Ленсовета, где в годы НЭПа находилось казино - там в Управлении государственной карточной монополии работал одно время Людевиг. Как тесно - на одном пятачке - сошлись судьбы трех пересветовцев: человека, взорвавшего корабль, человека, спасавшего корабль, и человека, искавшего виновника катастрофы. Сойтись-то они сошлись, но как потом разошлись?

Золоченый штык Петропавловской крепости потускнел от мороза. По желтоватому льду Невы бродили вороны, выклевывая что-то в трещинках. Стояла обычная январская стужа, но, странное дело, чем ближе я подходил к дому Палена, тем ощутимее пробирал мороз. Казалось, все происходит как в детской игре, когда по мере приближения к цели кричат: "Тепло, теплее, горячо"; разница была в том, что мне с каждым шагом к ничем не примечательному угловому дому становилось "прохладно, холодно, ледяно", как будто именно там располагался полюс холода.

У двери с четырьмя звонковыми кнопками - ни под одной из них таблички с фамилией "Пален", разумеется, не было - я дал общий звонок. Дверь открыл коренастый мужчина лет шестидесяти. Тяжелые, вросшие в переносицу очки, коротко стриженные усы, вместо правой брови - лысый рубец шрама. Должно быть, он куда-то собирался - на голове сидел каракулевый "пирожок", с шеи свисал теплый вязаный шарф.

Я представился и объяснил, что ищу людей, знавших Ивана Симеоновича Палена, жившего до войны в этой квартире.

– Про-хо-ди-те, - нараспев от удивления протянул человек в "пирожке". Он стянул шарф, и на пиджаке его открылась весьма внушительная орденская колодка, где алели ленточки двух "Отечественных войн" и трех "Красных Звезд".
– Проходите, - еще раз повторил он свое приглашение.
– Гость запоздалый... Как вас звать-величать?.. Ну а меня - Виктор Иванович Новиков... Урожденный Пален. Так-то... Сейчас свет включу... Моя дверь вторая справа. Толкайте смелее, закрыть не успел...

Я вошел в небольшую, но высокую комнату, обставленную скучной мебелью середины века. Под новеньким линолеумом потрескивал старый паркет.

– Может, вы об отце какие сведения имеете, раз меня разыскали? спросил хозяин комнаты, усаживаясь в кресло.

– Вы... сын Ивана Симеоновича?
– Я чуть не вскрикнул.

– Сын, сын... Да вы успокойтесь, присаживайтесь... Фамилии у нас, правда, разные. Я, как война началась, стал по матери писаться. Решил, что непатриотично немецкую фамилию носить, раз война с немцами. Да мы уж тут так обрусели, что во мне немецкой крови и с наперсток не наберется. Ну а все же... Батя под своей ушел. В сорок втором пропал без вести где-то здесь же, под Ленинградом. Он в народном ополчении воевал... Я всю войну прошел от звонка до звонка, знаю, как без вести пропадают. Кого снарядом на клочки, кто под лед ушел, а кого без документов так - в братскую могилу. Сорок четыре года прошло. Был бы жив - объявился...

Я с трудом удержался от мгновенного искуса раскрыть судьбу его отца. Удержался и не пожалел об этом... И еще я подумал: хорошо, что Виктор Иванович носит другую фамилию, дело не в том, немецкая она или польская, а в том, что мрачная тень венского юриста не упадет на его честное имя.

Я спросил, не рассказывал ли Пален-старший о походе на "Пересвете".

– О службе на царском флоте он вспоминать не любил. Правда, тельняшку носил всегда... И татуировка у него на плече была: дракон японочку обвивает. Это он на память о Японии выколол... О "Пересвете" он рассказывал, что взорвали его англичане и что не то в двадцать пятом, не то в двадцать седьмом ему удалось разоблачить бывшего старшего офицера, который-то и оказался английским наемником.