— О-о-о. Может быть лучше … в комнате?

— Здесь интереснее, — горячо шепчет он в ухо и принимается покусывать и лизать ставшее чувствительным ушко.

Ноги слабеют, босые ступни скользят по шелковистой траве.

Грант спускается от уха к шее, целует и горячо, судорожно дышит, запуская будоражащие волны возбуждения прямо под кожу. Как сладкий яд, он отравляет своим жарким дыханием каждую клеточку, расплавляя ее скованность, подстраивая под свое тяжелое и в тоже время такое горячее тело. Он подчиняет ее, подталкивая, укладывая животом на пенек.

Темнота и тишина в саду, и в то же время отсутствие стен и преград для чужих глаз будоражит. Тами потрясенно дрожит и, наконец, полностью расслабляется, расстворяется в крепком и нежном захвате Гранта.

Грант поднимает повыше футболку, перекидывает ее через голову и запутывает, как веревками, руки.

Одним движением стаскивает вниз узкие штаны. Тоненькие трусики с треском рвутся и улетают в темноту. Втискивается между ног горячее колено.

— Раздвинь ноги. Еще немного. Умнииичка…

Он командует сипло и тихо, покусывая ее за тонкую кожу шеи. Касается плеч своими прохладными влажными прядями, вызывая судорожные вздохи.

И внутрь, без всякой подготовки настойчиво входит и пульсирует, входит и давит… Горячее лоно отчаянно техкает, до звездочек в глазах. Тами опускает голову на вытянутые вперед руки. Стон удовольствия нарушает ночную тишину.

Черт… Он вторит, взрыкивая, грубовато-хрипло, подтягивая ее за бедра так, что приходится удерживаться на цыпочках. И вбивает немного болезненный, но совершенный удар. Еще. И еще. Грубо и жестко, но от того остро чувствительно, так что она сама поддается навстречу.

— Ум-м-м-м-м, — сквозь зубы стонет Грант, вгоняясь полностью на всю длину. Зарывается носом в распущенные кудри и быстро, с наслаждением вдыхает. Еще толчок. Так, что она скользит животом по заботливо подставленной ладони.

— Какая же ты шелковая, — шепчет в самое ухо.

— Кто тут? — глухо и почти над их головами раздается раскатистый бас.

Тами уже собралась завизжать, как Грант закрыл ладонью ей рот и утащил поглубже в кусты. Сжавшись в комок и обхватив колени, Тами затаилась, прислонившись спиной к горячей груди мужа, тараща глаза и слушая звук удаляющихся шагов.

— Раагнар. А он то какого лешего тут делает? — тихо просипел Грант.

Тами попыталась закрыть лицо руками, но подвели лодыжки, "связанные" узкими и не снятыми до конца штанами. Она попыталась восстановить равновесие, да руки, словно склеенные запутавшейся на них футболкой, не смогли ни за что ухватиться. И с тонким писком, она начала заваливаться в траву. Грант вовремя подхватил ее, крепко обняв и прижав к себе. Он не сразу понял, что случилось с Тамари, но когда понял, то просто зашелся от восторженного немого смеха.

Он уселся позади нее, усадил на колено, а связанные футболкой руки закинул себе за голову. Крепкие ладони с длинными пальцами ласково прошлись по бедрам, поднялись к ягодицам, сжали. Губы коснулись плеча. Руки вновь вернулись на бедра и начали нежно поглаживать.

Он что-то ей шептал — то нежное. То грубое. Его голос обволакивал, соблазнял. Когда он говорил вот так, низким, вибрирующим голосом, она таяла и мурлыкала от восторга. А он все гладил и щипал, кусал и зализывал, шлепал и успокаивал…

Посреди ночи, зацелованная и растрепанная, Тамари лежала в высокой траве, в заботливых объятиях мужа. Глядя в ночное небо, она понимала — что верит. Верит каждому его слову. Что все будет хорошо. Что завтра она, наконец, обнимет свою девочку. Что он никому не позволит ее обидеть. Что он подарит ей весь мир.

Это сейчас. А вот утром…

Заря еще только разгоралась, а во дворе замка уже слаженно копошились демоны. К тому времени, как солнце выглянуло из-за горизонта, все были уже готовы к походу. Вожди родов и их отпрыски возглавляли эту необузданную армию.

***

Грант этой ночью смог заснуть только под утро. Разморенный от удовольствия и довольный собой, он на рассвете внес в домик уютно уснувшую в его объятиях женщину. Ее одежда была безнадежно испорчена, поэтому он заботливо укрыл ее своей рубашкой.

Переступив через порог уютного домика, он в минутном замешательстве остановился. А где же кровать? Внимательно оглядываясь по сторонам, он увидел только одно сооружение, походившее на спальное ложе. Но оно было занято бабулей и Десмоном. Вид остальных лавочек и диванчиков его здорово развеселил — ему даже сидя будет там неудобно. А вдвоем — и он с вновь проснувшимся вожделением уставился на Тамари — и подавно. Кое-как он пристроил так и не проснувшуюся женщину на диванчике. Засомневался — забирать рубашку или оставить? И решил — пусть она остается и напоминает его шелковой девочке о безумной, страстной ночи.