– Сколько?
– уточнил Черкащенко и, услыхав ответ, выдохнул излюбленное.
– Ух ты!
– положил трубку. Вызвал Чугунова.

Вошел сухой, высокий человек со стальным ежиком и серо-голубыми непроницаемыми глазами.

– Садись!
– по-свойски прикрикнул Черкащенко и сразу перешел в атаку.
– Знаешь сколько страждущих в Цюрих смотаться... аховая поездка... Трезвонят со всех сторон, каждый своего толкает, а я уперся, только Чугунов, спец экстра-класса! А ты меня не жалуешь! Не поддерживаешь! Вроде все кругом замараны, и я... больше всех, а ты - непорочная, значит дева. Вроде, как все в гэ..., а ты, значит, в белом!

Чугунов обводил взглядом начальственный кабинет, будто попал в эти стены впервые: обязательный портрет вождя-отца за спиной хозяина, обязательные синие с золотом "ни разу не надеванные" тома Ленина, обязательные дурацкие кумачевые вымпелы-треугольники за остеклением шкафов...

– Молчишь?..
– терпение покидало Черкащенко, засмолил беломорину. Молчишь, твою мать, мол, хуля, с придурком объясняться?
– и, не дождавшись ответа.
– А придурок... тебя в Цюрих заправляет... по старой дружбе. Тут Ребров слюной исходил, а я руками разводил... пойми, мил человек...

– Тихон Степаныч, - перебил Чугунов, - ты же не просто так, не за здорово живешь глаз на меня положил...

Черкащенко взорвался, передразнил с немалым артистизмом:

– Не просто так!.. Не за здорово живешь!.. А ты как хотел? За просто так только кошки оближут... и то с похмелья, апосля валерианки. Я уверен в тебе, Михаил Михалыч. Уверен!.. А молодняк соображает туго... им бы нажраться до свекольной хари, девок потоптать, урвать тряпья поболе, а на работу им насрать... белая, значит, кость. За каждым мурло маячит, только промахнись, на куски раздерут да по ветру развеют...

– Вас? По ветру?
– Чугунов мрачно усмехнулся.

– Ладно...
– Черкащенко выдохнул.
– Я в тебе не сомневаюсь, ты человек управляемый, смекаешь что к чему. Ревизия в нашем альпийском банке штука небезопасная. Раскопаешь лишнее, головы полетят.

Чугунов откинулся на спинку стула:

– Не понимаю...

– Не понимаешь?! Головы полетят. Здесь, у нас!
– обвел руками стены в деревянных панелях.
– В общем мой совет: глубоко не копай, не дай Бог раскопаешь что не след. Хорошо бы так... чтоб наших ребят в Цюрихе подставить, мелкие недоработки, недочеты и тэпэ, чтоб мелюзгу затралить, а крупняк пусть плавает, крупняк, в случае чего, и сеть в клочья порвет...

Чугунов встал:

– Я работаю всегда одинаково, как положено, как учили.

– Дуру не ломай. Как учили!..
– Предправления безнадежно махнул пухлой ладонью.
– Умные все стали!

– А чего другого не пошлешь? Спецов по мелкой вспашке пруд пруди.

– Им веры нет.
– Черкащенко ухмыльнулся.
– Кто у нас дока по глубокой проверке? Ты! После твоего наезда тишь да гладь на год, а то и на все три, а за три года... сам знаешь...

Чугунов направился к двери.

– Машку позови!
– пульнул вслед предправления.

Вошла секретарша, тихо притворила дверь. Черкащенко хищно, по мужски оглядел крутые бедра, задержался на лепных, упругих икрах, обтянутых черными колготками:

– Цюрих закажи! Срочно!

Седой зашел в кабинет на Старой площади. Сановник выглянул в приемную, прошелестел помощнику:

– Никого не пускать!

Седой открыл кожаный кофр с цифровыми замками. Сановник долго возился с ключами, наконец массивная дверь сейфа медленно распахнулась. Седой с кофром приблизился к сейфу. Сановник переложил пачки... Седой успел заметить, что сейф далеко не опустел. Сановник перехватил взгляд, объяснил:

– Это те... польские... шестьдесят пачек по десять тысяч... Сановник подошел к столу, вынул из ящика сафьяновую тетрадь, что-то записал.
– Как повезешь? Самолетом?.. Сам решай, головой отвечаешь, поднялся, постучал согнутым пальцем по сейфу.
– Вишь, все вместе, чохом переправлять не рекомендуют... мало ли что... нельзя яйца в одну корзину... да что толковать, сам соображаешь. Благо отсюда только крохи перекидываем... главное за бугром крутится... чего зря таскать туда-обратно...

Седой, практик, а не партцаредворец, снова встрял, похоже, неудачно:

– Тут наш рубль с Вовой в чести, а там... их "зеленый" с Вашингтоном Джордж Иванычем...

Сановник поморщился. Подтолкнул Седого к двери. Седой прошел приемную, опустился на лифте, замер рядом с прапорщиком у конторки: на синих погонах блестели золотом буквы ГБ. Седой показал удостоверение и бумажку с размашистым росчерком. Синепогонный скупо улыбнулся. У подъезда Седого ждала черная "Волга" с мигалкой на крыше.

В кабинете Черкащенко зазумерил телефон. Предправления поднял трубку, услышал голос телефонистки: "Цюрих на проводе. Говорите!"