Шрифт:
— Артур! Ох, Артур!
Чувствую, хоть и не вижу, как хватает губами воздух, как распахивает рот в застывшем крике, как глаза ее- серые омуты закатываются.
И ведет меня, срывает от того, как дрожит крупной, уже неконтролируемой дрожью все ее тело, насквозь дрожит, всем внутри нее. Взрывается, сдавливает меня в судорогах оргазма, — но напрягается еще, сопротивляться этому шквалу пытается, — и я вбиваюсь еще сильнее, еще с большим нажимом сдавливаю дрожащий горячий под моими пальцами клитор, заставляя ее пройти эту точку невозврата, сдаться, отдаться сейчас мне полностью, до донышка, выпустить на хрен весь ее контроль, за который она еще пытается цепляться.
И сам, как когтями о скользкую скалу в собственный контроль вцепляюсь, когда она взрывается наконец подо мной. Орет, выгибается, — и от меня самого, кажется, ошметки одни сейчас останутся.
Ласкаю ее еще сильнее, как одержимый, — да я и есть одержимый, — теперь от ее этой дрожи, от взрыва ее этого безумного с хриплым именем моим, разрывающим мне нервы на осколки.
Я же теперь зависеть от этого всю свою жизнь буду. Ничего более мощного, более желанного в жизни не испытывал никогда.
Затихает, перестает биться, только тихо всхлипывает.
А я — не выпускаю, целую, провожу по ее уже расслабленным складочкам языком, каждое уже ослабевшее вздрагивание ее в себя впитывая, проглатывая, заполняя себя этим блаженством. Пока не замирает совсем, пока не чувствую, что тело подо мной становится, как растопленное масло, — мягкое, почти недвижимое.
— Артур, — выдыхает еле слышно, когда поднимаюсь и к себе ее прижимаю, — уже ласково, только самого до сих пор еще потряхивает.
— Это было… Это звезды из глаз были…
О, девочка. Звезды. У меня там в глазах не звезды, — вспышки были разрывающие. Меня разрывающие. До основания.
И вот лежу рядом с тобой, — развороченный и хрен знает, стану ли опять, после всего — нормальным. Таким, как привык быть. Разворотила ты меня. Раскурочила.
Глава 12
— Артур? — черт, и опять пальчиками по животу вниз проводит.
Понимает хотя бы, как это на меня действует?
Глаза закрываю — до боли веками. Потому что опять уже искры в них безумствовать начинают. Как и в паху, и член судорожно, болезненно дергается.
— Я дальше хочу. По — настоящему. До конца.
И обхватила член ладонью, сжала, — а меня уже скручивает, дергает, выворачивает, как будто первый секс у меня в жизни, как будто женщины годами не видел.
Трогает неумело, пальцами по члену проводит, — а сама краснеет, я румянец этот ее жаром от щеки чувствую.
— Может, хватит на сегодня? В следующий раз? — кулаки сжимаю, чтобы не тронуть, не наброситься, — потому что потом уже не остановлюсь. И без того срывает.
— Хочу… Тебя… Всего… — так тихо и так невинно… Вот она, моя собственная точка невозврата.
Подминаю под себя, удерживаясь над ней на руках и в глаза смотрю, — долго, пристально, почти касаясь ее ресниц своими.
И пламя в ее глазах, — неугомонное, дикое, с нежностью и легким страхом переплетенное.
И мурашками весь покрываюсь, — огненными такими мурашками, до самых внутренностей.
— Маленькая моя… Сладкая…
Моя?
Лишь на какую-то секунду. Пока не очнемся. Пока жизнь не вернет в реальность и не заставит каждого по счетам своим платить.
Только сейчас — моя, и я весь твой.
Пусть она будет, эта наша секунда. Пусть будет, пусть единственная, — но такая искренняя, будто весь концентрат жизни в ней собрался. Пусть… Иначе зачем жить?
Распахиваю ее ноги, не отрывая взгляда.
Осторожно, медленно вожу головкой у самого входа, а у самого уже все внутренности прострелило тысячу раз.
Чуть вдавливаю, ловя ее тихий всхлип и снова всматриваюсь.
Если увижу хоть тень страха или боли, тут же остановлюсь.
Но она только глаза прикрывает и в спину мне руками впивается.
— Давай, Артур. Пожалуйста….
Резко толкаюсь внутрь, проникая на полную мощность.
Какая же узкая, бархатная, до сумасшествия сладкая моя девочка… До миллиарда искр из глаз. До невозможного желания двигаться в ней — бешено, исступленно, без остановки, — и никогда не выходить, не останавливаться, брать снова и снова, каждый миг жизни своей делать… Моя… Вот теперь, — моя, по-настоящему, — и это уже останется навсегда. Это отпечатается в ее памяти, вобьется в нее. И в мою. Навсегда…