— Я помню, — хрипло проговорил Дункан. — Это из-за этого вы держали меня подальше от этой части корабля? А почему вы разрешили мне войти сюда сейчас?

— Разве я ошибся? Разве ты не хотел этого?

В голосе Ньюна по-прежнему звучало спокойствие, которое завораживало. Дункан промолчал и взглянул в другую сторону, где за своим экраном покоился пан'ен, на мерцание теплого золотого света на серебре.

Мри.

Теперь в этом отсеке не звучало эхо голосов землян, его прежних хозяев; здесь не осталось ничего, что бы напоминало о грубоватых шутках и простых человеческих радостях, которые некогда царили здесь. В отсеке находился пан'ен. Здесь, в этой цитадели мри, была заключена эпоха, и память о том, что Стэн совершил и в чем не мог признаться им.

— В каждом эдуне Народа, — сказал Ньюн, — было святилище, и в каждом святилище хранились Пана. Ты видишь экран. Вот та черта, которую не может преступить нога кела. То, что покоится за ним, келов не касается. Это символ истины, кел Дункан. Пойми это и запомни.

— Почему ты впустил меня сюда?

— Ты кел'ен. Даже самый ничтожный из кел'ейнов волен войти во внешние святилища. Но кел'ен, который дотронется до пан'ена… который пересечет черту и попадет в святилище Сенов… он приговорен, кел Дункан. Ты помнишь стража святилища?

Кости и черная одежда, жалкие остатки смертного внутри гробницы — воспоминание было настолько ясным, что его бросило в холод.

— Много кел'ейнов, — сказал Ньюн, — отдали свои жизни, чтобы охранять Пана; другие, которые несли его, умерли за такую честь, храня секрет этого места, подчиняясь приказам госпожи. Но тебе это не ведомо.

Сердце Дункана забилось сильнее. Он осторожно взглянул на мри.

— Нет, — сказал он; и ему вдруг страстно захотелось убежать прочь.

Но рука Ньюна уже легла на его плечо, подтолкнув Стэна к экрану; там мри преклонил колени, и Дункан опустился рядом с ним. Темный экран дробил сияние и форму пан'ена на ромбоидальные осколки. Позади беспокойно ворчали отставшие дусы.

Наступила тишина. Дункан неслышно выдохнул, поняв наконец, что бояться нечего.

Ньюн долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя на экран. Дункан не осмеливался повернуть голову, чтобы взглянуть в его лицо.

— Ты узнаешь это место? — в конце концов спросил его Ньюн, по-прежнему оставаясь неподвижным.

— Нет, — ответил Дункан. — Тех слов, что ты дал мне, недостаточно, чтобы спросить. Что это место значит для тебя?

— Основателем касты Келов был Сэй'эн.

— «…Подаривший законы, — подхватил Дункан песнопение вслед за умолкнувшим Ньюном, — в помощь Матери Сайрин. И закон Келов один: служить госпоже…"

— Это Кел'ис-джир, — сказал Ньюн. — У каждой главной песни есть основная часть, которую изучают в первую очередь; затем каждое из основных слов расширяется в другую песню. В и'атрэн-э Сэй'эна двадцать одно основное слово, каждое из которых дает начало другой песне. Это один ответ на твой вопрос: здесь кел'ейны разучивают главные песни. Здесь встречаются три касты, хотя каждая из них держится особняком. Здесь, в непосредственной близости от Пана, лежат умершие. Здесь мы внимаем присутствию Сэй'эна и иных, которые были даны Народу, и помним, что мы — их дети. — Наступила долгая тишина. — Сэй'эн не был твоим отцом. Но склонил тебя к закону Келов, и ты можешь приходить сюда, и никто не прогонит тебя. Я могу научить тебя закону Келов. Но всему, что касается Пана — нет. Лишь госпожа может изучать их, когда пожелает. Таков закон: каждая каста учит лишь тому, что знает лучше всего. Келы — это Рука Народа. Мы — Лицо Народа, которое видят чужие, и поэтому мы носим вуали. Нам неведома высшая мудрость, и мы не читаем письмена: мы лицо, что Повернуто Вовне, и у нас нет ничего, чтобы чужие не могли изучить нас.

Это объясняло многое.

— Все чужие — враги? — спросил Дункан.

— Этого Келы не знают. Жизни Келов составляют жизнь Народа. Регулы наняли нас. В песнях поется, что мы служим наемниками, и эти песни очень старые, гораздо старше нашей службы у регулов. Это все, что мне известно.

И Ньюн, сделав почтительный жест, поднялся. Дункан собрался с силами и последовал за ним во внешний коридор, где ждали дусы. Животные излучали удовольствие. Дункан старался не обращать на это внимания, пытаясь сохранить ясность своих чувств… и в страхе сознавая… что все его усилия сводятся на нет мри и дусами.

В холле Келов они разделили чашку соя. Ньюн, казалось, пребывал в довольно приподнятом настроении; глаза его, что еще недавно напоминали мертвое янтарное стекло, казались необычайно выразительными.

Словно, подумал Дункан, то, что он отправился искать святилище, Ньюну понравилось. Дункану вдруг пришла в голову мысль, что долгое молчание могло нагнать тоску не только на него самого, но и, вполне возможно, на Ньюна, вынужденного делить кров с существом куда более чуждым мри, чем дусы, которые понимали Ньюна гораздо хуже… с существом, которое Мелеин не одобряла.

Они спокойно поговорили о предстоящим вскоре прыжке и о том, что необходимо было сделать завтра. И в прошлом, и в будущем существовало немало дел, о которых они не упоминали. Дункан много о чем хотел бы расспросить Ньюна, воспользовавшись разговорчивостью мри — как расспросил бы другого землянина… и вопросы эти касались, главным образом, прошлого — чтобы лучше узнать собеседника: «Какова была жизнь на Кесрит, когда там находились лишь регулы и мри? Откуда ты? Каких женщин ты знал? Чего хотел от жизни?» Но Кесрит надо было забыть — как и многое другое, что касалось его собственных воспоминаний… земных… запрещенных. Прошлого больше нет; будущее наполняли неясные образы… кел'ена они не касаются, он не должен интересоваться ими, смотреть на них, запоминать… как и то, что находится за экраном.