Быстро нашел ее губы, провел по ним своими, и его горячее дыхание с привкусом кофе и сигарет опалило ее прохладную кожу.

– И давно тебе все равно? – тяжело проговорил он.

– Всегда, - ответила Алиса, не раздумывая, и впилась в его губы поцелуем – жарким и незнакомым.

У них все было из холода в жару. Давно. Всегда. Всего лишь вход в новый цикл. Но эта цикличность однажды могла убить обоих. Макаров прижал ее к себе – жестко, почти жестоко, ощущая ладонями ее ребра под тонким шелком. И зная почти наверняка, что ей может быть больно. Рука его поднялась выше, нашла грудь, сжала крепко, пока язык проникал в ее рот все глубже. Она захотела игры! Игры с ним! После всего ей захотелось игры, ставки в которой будут так высоки, что едва ли она сама выдержит. Как и этот поцелуй теперь – выдержит ли она.

Он тесно прижался пахом к ее бедру и свободной рукой обхватил талию, будто бы сдерживая, не давая вырваться, даже если она захочет. Потом медленно отвел в сторону голову и с пьяными глазами человека, не спавшего несколько суток, но теперь будто попавшего в состояние полусна-полубреда сказал:

– Всегда есть риск заиграться.

– Ты еще можешь отказаться, - заговорила Алиса негромко, с акцентом, растягивая слова, обволакивая глуховатыми звуками. И прижималась к нему всем телом, упираясь руками в столешницу. – Но это будет значить, что ты проиграл.

Он подхватил ее под бедра и посадил на стол. Приблизился вплотную. Нырнул ладонью под короткую юбку, открывающую колени, пробежал пальцами по внутренней стороне бедра, по холодной шелковистой коже, добрался до ткани белья и накрыл ее рукой, ощущая, как там, под тканью, горячо. Из холодного в горячее. Снова.

– Я выиграю, Алиса, - рассмеялся он, но глаза его опасно блестели. – В этой игре точно.

И его пальцы сдвинули резинку и коснулись клитора.

Она вздрогнула и отдалилась. По-прежнему не касалась его руками. Смотрела неотрывно и глубоко дышала, принимая его пальцы. Двинулась навстречу, подчиняя ритму своих движений. Замерла и откинула голову.

– В рефери будет только Алёна, или Нину Петровну тоже пригласим? – наполнила она звуком своего голоса кабинет. От этого звука деться было некуда. Макаров быстро отстранился. Уголки губ его упрямо опустились, подбородок выдвинулся вперед – тоже упрямо. Взъерошенный, уставший, упертый – он был и похож, и не похож на себя двенадцатью годами моложе. Резко развернулся и направился к двери, повернул замок. Снова посмотрел на Алису.

– Вести счет будем сами. Я тебе доверяю.

– Я тебе не доверяю!

– Тогда считай сама.

– Так и сделаю!

Алиса легко соскочила со стола, оправила блузку и, как ни в чем не бывало, направилась к двери из кабинета, чтобы уже на середине комнаты столкнуться с ним, двинувшимся навстречу. В следующее мгновение она была уже обхвачена его крупными руками, ощущая шероховатость ладоней, волоски на предплечье, открытом закатанными до локтя рукавами рубашки, подхвачена куда-то вверх, а через мгновение опущена на диван. Пальцы его быстро пробежали по ее одежде, расстегивая пуговицы. И снова его жесткие губы оказались на ее теле. Всей кожей она ощущала его щетину – странно колючую и мягкую одновременно. Он быстро сдвинул в сторону кружево бюстгальтера, коснулся груди языком, очертил им ее абрис, достигнув вершины соска, и только потом поднял глаза к ее лицу.

– Что я получу взамен?

– А что ты хочешь?

– Тебя. Хотя бы пока длится игра.

– Здесь? На этом диване? Как девку? Которых не считают? – смеялась она. – Сколько ты доплачиваешь своей Алене, чтобы она не обращала внимания на звуки? Или она берет натурой?

– Оклад и премиальные, - в тон ей смеялся Макаров. – И не только здесь. Везде, где я захочу, ясно?

Ее смех резко оборвался. Мгновение она смотрела ему в глаза. В ее взгляде разрушалось все человеческое, что она сохраняла в себе долгие дни собственного существования. Столкнув его с себя, Алиса вскочила, сорвала рубашку, юбку, белье.

– Бери!

Больше он не говорил и не думал. Дальнейшее было похоже на чертовы горки, на которых они катались годы назад на Диво Острове. Алиса снова оказалась под ним, он подминал ее под себя, не желая пропустить ни миллиметра ее тела. Живого, теплого тела, которого он желал и которое желало его. Она была влажной и горячей, отзывалась на его прикосновения, судорожно сжимаясь у его рук.

На пол летела его одежда. И раскаленный, несмотря на кондиционер, до предела воздух касался теперь уже его кожи.

Он изучал ее заново. Поспешно, отчаянно, будто бы могло не хватить времени, хотя знал, что времени у него сколько угодно. И все же терпения не оставалось.

Когда-то давно, в Мюнхене, когда он знал, что она мертва, на других женщин долго не мог смотреть. У него не было секса больше года. Тошнило от одной мысли быть с кем-то, тошнило от омерзения к себе. Просто тошнило, грудь разрывало от тошноты. А потом слетел с катушек. Набухался, снял проститутку. Случилось или не случилось – утром уже не помнил. Но ощущение гадливости осталось навсегда. Оно было одним из символов возвращающейся жизни.