— Я не держу на вас зла, Анна. Кстати, попробуйте это блюдо есть вилкой. Видите ли, так принято.

— Неужели? А я по-нашему, по-деревенски …как неловко. Вы такая воспитанная и добрая. Можно я вас обниму?

С бокалом в руке Аня полезла обнимать застывшую Велинду. Она гремела посудой на столе, суетилась, пока не опрокинула вино на платье красавицы.

— Ой! Ах! Простите-извините. Вы ведь не держите на меня зла? О, добрейшая…пардон, я тебе на ногу наступила? Давай, поцелуемся и забудем о мелких неприятностях.

— Анька, отпусти её! — вопил Андрис, оттягивая разбушевавшуюся девицу.

— Не могу, я с ней ещё не …помирилась.

— Она испортила моё платье, — жаловалась выдержанная прибалтийка.

— Подумаешь, платье! Андрис купил тебе эту тряпку, а его младший брат подгонит другую.

— Пош-шла вон …в свою каюту, — выдохнул Валдис, встав на защиту большой и светлой любви. — Кто ты такая, чтобы оскорблять Велинду?

— Явилась дьяволица и околдовала тебя! — Аня с трудом сдерживала слёзы.

— Пьяная, ревнивая дрянь.

— Неправда. Свой единственный бокал вина я опрокинула на твоё ослепительное протеже. Ревную? Да, ревную, потому что любила!

На вопли и звон посуды подтянулся обслуживающий персонал.

— Какой скандал, — Велинда оглядела безупречный маникюр. — Аня, вы испортили свою репутацию.

— Она уже уходит, — процедил Валдис. — И ей не нужна хорошая репутация.

—Раньше мое поведение тебя забавляло. К слову, я лучше и честнее подружкиной дочери. Целый день бегаешь за ней как собачонка, — ее голос задрожал. — Обидно.

— Иди, проспись.

— Как скажешь. Поздравляю с удачным завершение интриги, Андрис. Тебе сейчас хорошо? Так не всегда будет. Эту замечательную бутылку с вином я забираю с собой. У-у, вы так и знали? Сколько во мне отрицательного, зато вы втроем до жути предсказуемы. Спокойной ночи. И завтра, Велинда, не попадайся мне на пути.

Аня встала из-за стола, выпрямила спину и покинула зал ресторана. За дверью не удержалась, задрожала всем телом и расплакалась. В слезах не сразу отыскала каюту, споткнулась о ступеньку, но не упала, её поддержала твердая рука Эллы Юрьевны.

— Не плачь. Девица — профессиональная хищница. Уведёт любого.

— Любого. А выбрала моего.

Не было никаких сил заходить в каюту. Аня уселась на ступеньку и начала раскачиваться. Еще с детства была у нее одна дурная привычка: если думает-страдает, то, сидя, начинает раскачиваться вперед-назад, вперед-назад.

— Он же любил меня. Любил?

Элла Юрьевна воздвиглась за ее плечами.

— Любил. Помнишь, как у Цветаевой.

«Вчера ещё в глаза глядел,

А нынче — всё косится в сторону!

Вчера ещё до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче — вороны!»

Аня перестала раскачиваться, смахнула слезу и продолжила:

— Я глупая, а ты умён,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времён:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»

Она встряхнула вино в бутылке и попыталась сделать глоток, но передумала.

— И слезы ей — вода, и кровь — вода,

В крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха — любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Обернувшись, Аня обнаружила столпотворение Цветиков. Проникнувшись чужим горем, они тоже начали всхлипывать. Не каждый без слёз выдержит подобный разворот души. А где-то дома сидят любимые и такие несчастные дочери. Ох, горькая женская судьба. Элла Юрьевна подхватила эстафету, оборонённую несчастной Аней:

— Спрошу я стул, спрошу кровать:

«За что, за что терплю и бедствую?»

«Отцеловал — колесовать:

Другую целовать», — ответствуют.

Плакали вместе, Цветаева разбередила с трудом зажившие, старые раны.

— Жить приучил в самом огне,

Сам бросил — в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал мне!

Мой милый, что тебе — я сделала?»

Таким необычным способом отпели и похоронили Анину любовь.

Солнечный луч пробрался через стекло иллюминатора и упал на лицо спящей девушке. Аня забормотала, прикрылась подушкой, потом резко отбросила её и села в разгромленной постели. Глаза не открывала, прислушиваясь к чувствам. В душе царил абсолютный покой.

— Круто, — выдохнула она. — Так вот ты какая, новая жизнь!