Топлёная – слегка расплывшаяся улыбчивая светловолосая одинокая женщина предпенсионного возраста. Ничем не примечательна, кроме своей коронной привычки – внезапно заявлять начальству об уходе в отпуск за пару дней, разумеется, в летнее время. Когда все ругаются между собой, распределяя отпуска между мартом и сентябрём, Топлёная идет к Баю с билетами в Сочи на руках и устраивает слёзный скандал, требуя отпустить ее. Жук традиционно хватается за голову и бегает, ругаясь, по этажам. Матом кроет её в курилке Лузга, первой прослышав об этой выходке. «Я не могу, блядь! У меня говно кипит, понимаете? Это ж надо так охуевать? Я просила в тот раз в июле – хуй там!» А Топлёная в очередной раз ставит всё на кон, грозит увольнением и довольная, вытирая слёзы, возвращается с подписанным заявлением на отпуск.

– О! Заебись Марина придумала – будет зубоскалить потом в раздевалке Волков, – Щас поедет на юга, блядь, мужика там снимет, – фантазия Волкова рисует картины разгульной праздной жизни на вольготных «югах». В историях Волкова зло всегда торжествует, хитрые люди обставляют бескорыстных простачков, к которым он относит себя. И им остаётся лишь громко причитать, взывая к справедливости.

Кроме завода неотъемлемой частью волковского мира является подвал его дома. Он числится там сантехником своей девятиэтажки. После рабочего дня, который кончается в 16.00, Волков становится хранителем имущества подвала и тайных знаний опрессовки, канализации, половина его жизни проходит в этом уютном подвале, куда он спускается, оставив внуков, зятя с дочерью и бдительную супругу. Там его ждут заначки между труб и некоторая доля свободы.

– Ну чё, Марин, когда в отпуск в следующий раз? – хохочет Волков, подмигивая студентам.

Ближе к концу обеда забегает Жук. Он обедает спешно, чтоб начальство не подумало, что он засиживается. Внимательно осматривает мужиков.

– Ну, как дела, Юр? – треплет по привычке Благова. – Чё это вы тут засиделись, а? – смотрит на стол, – Не пооооонял?! Это чё такое, – хватает стакан, подносит к носу. Благов угрюмо смотрит в стол: «Да ла-а-а-дно, Слав! Мы ж маленько, щас пойдем уже».

– Ё-о-о-о-баный в рот! Мужики, вы чё?? – тяжело вздыхает, запрокинув голову. Страдальческое выражение лица. Если Жук на взводе, это может кончиться пляской. Так мы называем истерику, когда Жук скачет по раздевалке, истошно кричит, накручивая себя и бьет в грудь кулаком. Все в этот момент смотрят в пол и ждут, когда буря утихнет. Буря бывает кратковременной и заканчивается словами: «Вы думаете, мне больше других тут надо?! Думаете, я больше вас получаю?! На хуй мне нужно вас покрывать, бля?!», – после чего Жук выбегает из раздевалки, со всей дури хлопнув дверью. В наступившей тишине броды расходятся по своим работам, сопровождаемые испепеляющим взглядом Лузги, грызущей в коридоре семечки. Один раз он со злости даже толкнул пьяного Рому об шкафчики. В этот раз Жук оказывается более спокойней и, пожурив, спускает на тормозах, – Смотрите, бля, щас начальник придет, я вас покрывать не буду.

Вселенная Жука беспокойна. Везде мерещится подвох и наказание. Начальник, если верить Жуку, всегда дежурит за дверью. Даже ночью, когда Жук засыпает, его разум, сидя в кабинете головы, тревожно анализирует прошедший день, перебирая все события: «Вроде сегодня всё нормально, обошлось… – и уже готовый отключиться, вдруг выскакивает, распахнув дверь с криком, – Или нет?!» и Жук вскакивает с постели. И снова ложится…

– Лёх? Вы тоже что ли? – подозрительно всматривается в студентов.

– Не, ты чё уж, Слав.

– Смотрите у меня, новеньких не спаивайте.

– Да мы так, маленько….

– Чё?!

– Шучу, шучу, – улыбается Лёха.

Жук, в одно мгновение успевает испугаться и тут же обрадоваться тому, что это оказалось шуткой. От пережитого спешит немедленно потрепать по голове кушающего Лёху: «Жук бля!» – говорит радостно.

– Бля, Слав, хватит мою голову трогать!

Жук залезает в печку за своей баночкой:

– Опа! Чья это тут сосиска?

Ленар, спохватившись, поднимается:

– Моя! Забыл вытащить.

Сарделька разбухла до циклопических размеров, готовая лопнуть.

– Мечта мужчины, – Жук передает сардельку

Следуют комментарии Волкова об увиденном.

Занавес опускается.

Звуки отдаляются.

Камера выходит на улицу

За окном свисают громадные сосульки от паровых труб, касаясь земли. В небе пролетают самолеты, пассажиры которых мчатся в другие страны. Даже если они случайно заметят на взлете в серой луже распластавшегося завода кубики наших зданий, они никогда не узнают, как Волков и Благов сидели в слесарке, покуривая разглядывали разобранный насос, как Волков попинывал сапогом его бок с застывшими кусками коллодия. Как Благов кряхтел в душевой, а Волков не мылся. Он размотал свои портянки, поставил кирзачи за батарею, сунув в них пустую бутылку и пошел домой.

Я тоже пошел домой. Мне снилась летающая в Космосе слесарка и гаечные ключи в невесомости. И Волков за рулем звездолёта, сбивающий лазером метеориты с криком «Шшшмыгг-на хуй!» после каждого выстрела.

А в пустом ночном цеху на заброшенном заводе без окон за тем же столом сидят голые пьяные Волков, Благов и Топлёная. Они пьют водку. Их старые тела сотрясаются складками от беззвучного хохота. Снег навален на столе, ветер заносит его в окна. Волков трет свой синий мясистый нос и смотрит зловещими черными зрачками вокруг, а я прячусь за шкафчиком и думаю: «Если бы у меня была возможность вернуть время обратно, я не повторил бы ни одного шага».

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.

(Айрат)

Встал вовремя. Надо же. Поставил чайник. Не включаю свет. Мне очень нравится это время с утра. Когда очень тихо, темно и, кажется, ты один во всем городе, кто не спит. Закипает, потрескивает чайник. Сижу в кресле со своими мыслями. Когда умылся, а главное, протер за ушами холодной водой, сон отступает. Не то, что десять минут назад, когда я готов был отдать ползарплаты за двенадцатичасовой сон. Сижу и думаю о будущем. О настоящем. Что мне делать-то дальше? Ну, работаю я и что? Я надеюсь, это же не всё??… Что мне делать??