– С вашего разрешения, милорд, - сказал подсудимый, - я спрошу еще об одном. Свидетелей двое; но только один из них предъявляет иск. С другим что-то неясно. Верно, констебль?

Несмотря на немыслимую нудность роли, в которой он сейчас выступал, полисмен был человеком и умел смеяться.

– Именно что неясно, - робко усмехнулся он.
– Он из этих, музыкантов, так что деньги считать не умеет. Я ему говорю: "Сколько у вас украли?", он считал, считал, и все выходило по-разному. То два шиллинга шесть пенсов, то три шиллинга четыре пенса, а то и все четыре шиллинга.

Так что мы решили, что он большой раззява.

– В высшей степени странно, - сказал судья.
– Насколько мне известно, свидетель Грин сам даст показания.

Надо вызвать его и Гэмбла.

Мистер Гарри Гэмбл, в очень пестром галстуке, сиял сдержанной приветливостью, отличающей тех, кто и в пивной не теряет уважения к себе. Однако он был не чужд горячности и не отрицал, что влепил как следует этому типу, когда тот залез ему в карман. Отвечая суду, он рассказал в общих чертах то же самое, что и полисмен, и признал, что сразу после происшествия действительно отправился в "Свинью и свисток".

Прокурор вскочил и спросил в негодовании, что это обозначает.

– Мне кажется, - строго сказал судья, - подсудимый хочет доказать, что свидетель не знал точно, сколько у него украли.

– Да, - сказал Алан Нэдуэй, и его глубокий голос прозвучал неожиданно серьезно.
– Я хочу доказать, что свидетель не знает, сколько у него украли.

И, обернувшись к свидетелю, спросил:

– Вы угощали народ в "Свинье и свистке"?

– Милорд, - вмешался прокурор, - я протестую. Подсудимый оскорбляет свидетеля.

– Оскорбляю? Да я ему льщу!
– весело откликнулся Нэдуэй.
– Я его хвалю, воспеваю! Я предположил, что ему присуща древняя доблесть гостеприимства. Если я скажу, что вы дали банкет, разве я оскорблю вас? Если я угощу шесть стряпчих хорошим завтраком, разве я их обижу? Неужели вы стыдитесь своей щедрости, мистер Гэмбл? Неужели вы трясетесь над деньгами и не любите людей?

– Ну что вы, сэр!
– отвечал слегка растерянный свидетель.
– Нет, сэр, что вы!
– прибавил он твердо.

– Я думаю, - продолжал подсудимый, - что вы любите своих ближних, особенно собутыльников. Вы всегда рады их угостить и угощаете, когда можете.

– Не без этого, сэр, - отвечал добродетельный Гэмбл.

– Конечно, вы редко это делаете, - продолжал Алан.
– Вы не всегда можете. Почему вы угостили их в тот день?

– Как вам сказать, - снова растерялся свидетель.
– Деньги, наверное, были.

– Вас же обокрали!.
– сказал Нэдуэй.
– Спасибо, это все, что я хотел узнать.

Мистер Изидор Грин, учитель музыки, длинноволосый человек в выцветшем бутылочно-зеленом пальто, был, по меткому выражению полицейского, истинным раззявой. На вступительные вопросы он ответил сравнительно гладко и сообщил, что почувствовал тогда что-то в кармане. Но когда Нэдуэй - очень мягко и приветливо - стал допрашивать его, он заметался в страхе. По его словам, он высчитал наконец (при помощи своих друзей, более способных к математике) , что у него было после кражи три шиллинга семь пенсов. Однако эти сведения не принесли пользы, так как он абсолютно не мог представить, сколько было у него раньше.

– Я занят творчеством, - сказал он не без гордости.
– Может быть, жена знает.

– Прекрасная мысль, мистер Грин, - обрадовался Нэдуэй.
– Я как раз вызвал вашу жену свидетелем защиты.

Все ахнули, но подсудимый, несомненно, не шутил, - учтиво и серьезно он приступил к допросу свидетельниц защиты, которые приходились женами свидетелям обвинения.

Показания жены скрипача были просты и ясны во всем, кроме одного.

Сама она оказалась миловидной и толстой, вроде кухарки из богатого дома, - вероятно, именно такая женщина могла присматривать как следует за неспособным к математике Грином. Приятным, уверенным голосом она сказала, что знает все про мужнины деньги, если они есть. А в тот день у него было два шиллинга восемь пенсов.

– Миссис Грин, - сказал Алан.
– Ваш муж пересчитал их после кражи с помощью своих друзей-математиков и обнаружил три шиллинга семь пенсов.

– Он у меня гений, - гордо сказала она.

Миссис Гэмбл невыгодно отличалась от миссис Грин.

Такие длинные, унылые лица и поджатые губы нередко бывают у тех, чьи мужья посещают "Свинью и свисток". На вопрос Нэдуэя, запомнился ли ей тот день, она хмуро ответила:

– Как не запомнить! Жалованье ему прибавили, только он не сказал.