– Вы говорите не очень связно, - сказала Миллисент, - но я, кажется, понимаю. Надеюсь, вы не зонтик увидели, когда тонули?

– Что ж, по-вашему, - спросил он, - я увидел ангелочков с арфами из семейной Библии? Я увидел - то есть глазами увидел - Джекоба Нэдуэя во главе стола. Вероятно, это был банкет или совещание директоров. Все они, кажется, пили шампанское за его здоровье, а он серьезно улыбался и держал бокал с водой. Он ведь не пьет. О, Господи!

– Да, - сказала Миллисент, и улыбка медленно вернулась на ее лицо. Это не похоже на ангелочков с арфами.

– А я, - продолжал Алан, - болтался на воде, как обрывок водоросли, и должен был пойти ко дну.

К большому ее удивлению, он легкомысленно рассмеялся.

– Вы думаете, я им завидовал?
– крикнул он.
– Хорошенькое начало для веры! Нет, совсем не то. Я глянул вниз с гребня волны и увидел отца ясным и страшным взглядом жалости. И я взмолился, чтобы моя бесславная смерть спасла его из этого ада.

Люди спивались, мерли от голода и отчаяния в тюрьмах, богадельнях, сумасшедших домах, потому что его гнусное дело разорило тысячи во имя свое. Страшный грабеж, страшная власть, страшная победа. А страшнее всего было то, что я любил отца.

Он заботился обо мне, когда я был много моложе, а он - беднее и проще. Позже, подростком, я поклонялся его успеху. Яркие рекламы стали для меня тем, чем бывают для других детей книжки с картинками. Это была сказка; но увы!
– в такую сказку долго верить нельзя. Так уж оно вышло: любил я сильно, а знал много. Надо любить, как я, и ненавидеть, как я, чтобы увидеть хоть отблеск того, что зовут верой и жертвой.

– Но вот сейчас, - сказала Миллисент, - все стало гораздо лучше.

– Да, - сказал он, - все стало лучше, и это хуже всего.

Он помолчал, потом начал снова, проще и тише:

– Джек и Норман - хорошие ребята, очень хорошие.

Они сделали все, что могли. Что ж они сделали? Они замазали зло. Многое надо забыть, не упоминать в разговоре - нужно считать, что все стало лучше, милосердней. В конце концов, это старая история. Но что тут общего с тем, что есть, с реальным миром? Никто не просил прощения. Никто не раскаялся. Никто ничего не искупил. И вот тогда, на гребне волны, я взмолился, чтобы мне дали покаяться - ну утонуть хотя бы... Неужели вы не поняли? Вес были не правы, весь мир, а ложь моего отца красовалась, как лавровый куст. Разве такое искупишь респектабельностью? Тут нужна жертва, нужна мука. Кто-то должен стать нестерпимо хорошим, чтобы уравновесить такое зло. Кто-то должен стать бесполезно хорошим, чтобы дрогнула чаша весов.

Отец жесток - и приобрел уважение. Кто-то должен быть добрым и не получить ничего. Неужели и сейчас непонятно?

– Начинаю понимать, - сказала она.
– Трудно поверить, что может быть такой человек, как вы.

– Тогда я поклялся, - сказал Алан, - что меня назовут всем, чем не назвали его. Меня назовут вором, потому что он вор. Меня обольют презрением, осудят, отправят в тюрьму. Я стану его преемником. Завершу его дело.

Последние слова он произнес так громко, что Миллисент, сидевшая тихо, как статуя, вздрогнула и рванулась к нему.

– Вы самый лучший, самый немыслимый человек на свете!
– крикнула она.
– Господи! Сделать такую глупость!

Он твердо и резко сжал ее руки и ответил:

– А вы - самая лучшая и немыслимая женщина. Вы остановили меня.

– Ужасно!
– сказала она.
– Страшно подумать, что ты излечила человека от такого прекрасного безумия. Может, все-таки я не права? Но ведь дальше идти было некуда, вы же сами видите!

Он серьезно кивнул, глядя в ее глаза, которые никто не назвал бы сейчас ни сонными, ни гордыми.

– Ну вот, теперь вы знаете все изнутри, - сказал он.
– Сперва я стал Дедом Морозом - влезал в дом и оставлял подарки в шкафах или в сейфах. Мне было жаль старого Крэйла - ведь эта интеллектуальная идиотка не дает ему курить, - и я подбросил ему сигар. Правда, кажется, вышло только хуже. И вас я пожалел. Я пожалел бы всякого, кто нанялся в нашу семью.

Она засмеялась.

– И вы мне подбросили в утешение серебряную цепь с застежкой.

– На этот раз, - сказал он, - цепь сомкнулась и держит крепко.

– Она немножко поцарапала мою тетю, - сказала Миллисент.
– И вообще причинила немало хлопот. А с этими бедными... Мне как-то кажется, что вы им тоже причинили немало неприятностей.

– У бедных всегда неприятности, - мрачно сказал он.
– Они все, как говорится, на заметке. Помните, я вам рассказывал, что у нас не разрешают просить? Вот я и стал помогать им без спроса. Писал под чужим именем и помогал. А вообще вы правы - долго так тянуться не могло. Когда я это понял, я понял еще одно - о людях и об истории. Те, кто хочет исправить наш злой мир, искупить его грехи, не могут действовать как попало. Тут нужна дисциплина, нужно правило.