И я положила ладонь на его щеку, погладила, улыбаясь от того, как то страшное исчезло из его глаз, растворилось в звездах недоумения.

Он ждал, что я ударю?

И боль острыми клыками вгрызлась в ребра, пытаясь добраться до сердца, что жалобно стонало в груди. Ощутила, как по острым скулам загуляли желваки. Большим пальцем коснулась его твердых и таких вкусных губ, провела по ним, а потом растерла его вкус по своим губам. Облизнулась.

— Никому ты меня не отдашь, Стас Беляев, — улыбнулась шало, наслаждаясь вспыхнувшим в его космосе голодом. Мурашки толпой пронеслись по коже, и я вжалась в стену, пришпиленная его взглядом и руками, упершимися в стену над моими плечами. Но не отступила. — Я сама от тебя уйду. Вот истекут два месяца нашего договора и…

— Ты в это веришь? — хрипло, щекоча дыханием влажные губы.

Кивнула, боясь, что голос подведет; сдаст меня с потрохами. Я знала, что не смогу уйти от Стаса, потому что уже сейчас быть без него – значило оторвать кусок от себя, выдрать с мясом, оставив зияющую пустоту, в которой целых десять лет гулял ветер. И пусть он сволочь и мерзавец, только с ним я чувствовала себя в безопасности.

— Какая же ты наивная, Ева… — мягко, словно приласкал. Зажмурилась, наслаждаясь его теплом и запахом. осторожно втягивая носом горьковатый аромат парфюма, не в силах надышаться. Стас тихо рассмеялся. — Ох, Бабочка, я с тобой рехнусь…

Глаза распахнула, уставилась на него.

— Да это у тебя настроение, что американские горки, — фыркнула обиженно и тут же покачала головой. Взрослые люди, а ведем себя, как подростки обезбашенные. Детский сад, ей-богу.

— Американские горки, говоришь? — задумчиво осмотрел меня с головы до ног, огладил горячими ладонями бедра, вниз, рождая колкую дрожь каждым прикосновением, ниже, к ступням, на которых гармошкой сбился мой многострадальный комбинезон. Подцепил одежду и рывком натянул их на меня, спрятав под джинсой мою разгоряченную кожу. — Идем, Бабочка. Будет тебе свидание.

И по носу щелкнул, как будто и не было его злых слов пару минут назад. Вздохнула, застегивая кнопки на лямках.

— Но, — уже в дверях припечатал веско, — это последний раз, когда со мной ты носишь брюки. Только юбки и платья, Ева. Я хочу, чтобы ты была доступной для меня. Всегда и везде. Согласно договору, — добавил, нагло ухмыльнувшись, в одночасье становясь прежним наглым мальчишкой, получающим все по одному щелчку пальцев.

Похоже этим вечером логика мне отказала напрочь. Все, финита ля комедия: сгорели предохранители, отказали тормоза. Ну и черт с ней. Завтра буду слушать нравоучения совести, которая непременно нагрянет.

А сегодня...сейчас...затолкала поглубже не успевший очухаться стыд, выдохнула и, не разрывая взглядов, расстегнула комбинезон. Позволила ему стечь на пол по моим ногам, вышагнула из штанин и, оставшись в одной футболке и простых трусиках, оттиснула плечом Стаса, явно не ожидавшего от меня ничего подобного, обхватила ручку двери.

— Вот она я, доступная для тебя всегда и везде. — Распахнула двери, бросив через плечо: — Согласно договору.

И прежде чем Стас успел опомниться, рванула в молочные сумерки парка аттракционов.

Глупо? О да. Но я в своей жизни не совершала ни одной глупости. Я вообще ничерта не совершила стоящего. Разве что Даньку родила.

При мысли о сыне под кожей растекалось тепло.

Он звонил днем, спрашивал, как я вчера добралась домой. Улыбаясь заботе своего большого мальчика, ответила, что все прекрасно и его друг никому не дал меня в обиду. Правда после упоминания Стаса Данька долго молчал, чего за ним никогда не наблюдалась. А потом и вовсе заявил, чтобы я разводилась с отцом. И надолго выбил меня из колеи этими словами. А на вопрос, с чего вдруг такие заявления, ответил просто: «Я никогда не видел, чтобы ты так смотрела на отца, как на Стаса…»

А я никогда не чувствовала себя настолько живой.

Никогда не была простой глупой девчонкой, наслаждающейся жизнью.

Жила по строгому расписанию, всегда под прицелом: ни шагу без разрешения. Я из дома выйти не могла без отчета: куда, зачем и как надолго. И не приведи Господь пойти не туда или опоздать на пять минут, сразу шквал обвинений. Плохая жена, отвратительная мать, мечтающая сбагрить своего ребенка бабушке с дедушкой.

«Это твой крест, — слышу голос мужа. — И тебе его нести, так что будь добра закрывай спальню на ключ и не смей вешать малого на мою мать».

Остановилась, тяжело дыша. Запрокинула голову, смотря в расчерченное отгорающим солнцем небо. Теплый ветерок ласкал бедра, забирался под футболку, щекотал шею. И возможно эта глупость – мой протест против себя самой. Возможно. Но именно сейчас я чувствовала себя свободной и счастливой. Настолько, что хотелось кричать во все горло и смеяться до слез. Просто жить, отпустив на волю.

Горячие ладони обожгли живот сквозь футболку. Рвано выдохнула и едва не задохнулась от его аромата, такого дерзкого, горько-пряного. И такого родного, что хотелось только им и дышать. пропитаться им, как бисквит кремом, который этот нахал мечтал слизывать с меня.