– В Англии,- уверенно сказал банкир,- таких вещей не допустили бы. Быть может, нам надо было выбрать другую дорогу, но гид считает, что и здесь опасности нет.

– Никакой,- презрительно подтвердил гид.- Я там проезжал раз двадцать. Во времена наших бабушек, кажется, был какой-то бандит по кличке Король, но теперь это история, если не легенда. Разбойников больше не бывает.

– Уничтожить их нельзя,- сказал Мускари,- вооруженный протест естественное занятие южан. Наши крестьяне - как наши горы: они добры и приветливы, но внутри у них огонь. На той ступени отчаяния, когда северный бедняк начнет спиваться, наш берет кинжал.

– Хорошо вам, поэтам,- сказал Эцца в криво усмехнулся.- Будь синьор Мускари англичанином, он искал бы разбойников под Лондоном. Поверьте, в Италии столько же шансов попасть к разбойникам, как в Бостоне - к индейцам, снимающим скальп.

– Значит, не обращать на них внимания?
– хмурясь, спросил мистер Харрогит.

– Ох, как страшно!
– ликовала его дочь, глядя на Мускари сияющими глазами.- Вы думаете, там и вправду опасно ехать?

Мускари встряхнул черной гривой.

– Я не думаю,- сказал он,- я знаю. Я сам туда завтра еду.

Харрогит-сын задержался у столика, чтобы допить вино и раскурить сигару, а красавица ушла с банкиром, гидом и поэтом. Примерно в то же время священники, сидевшие в углу, встали, и тот, что повыше - седой итальянец,- тоже ушел. Тот, что пониже, направился к сыну банкира, который удивился, что католический священник- англичанин, и смутно припомнил, что видел его у каких-то своих друзей.

– Мистер Фрэнк Харрогит, если не ошибаюсь,- сказал он.- Мы знакомы, но я подошел не поэтому. Такие странные вещи лучше слышать от незнакомых. Пожалуйста, берегите сестру в ее великой печали.

Даже по-братски равнодушный Фрэнк замечал сверканье и радость сестры; смех ее и сейчас доносился из сада, и он в удавлении поглядел на странного советчика.

– Вы о чем, о разбойниках?
– спросил он и прибавил, вспомнив свои смутные опасения: - Или о поэте?

– Никогда не знаешь, откуда придет горе,- сказал удивительный священник.Нам дано одно: быть добрыми, когда оно приходит.

Он быстро вышел из зала, а его собеседник ошалело глядел ему вслед.

На следующий день лошади с трудом тащили наших спутников на кручи опасного горного хребта. Эцца свысока отрицал опасность, Мускари бросал ей вызов, семейство банкира упорно хотело ехать, и все поехали вместе. Как ни странно, на станции они встретили низенького патера, и он сказал, что и ему надо ехать туда же по делу. Харрогит-младший поневоле связал это со вчерашним разговором.

Сидели все в каком-то особом открытом вагончике, который изобрел и приспособил склонный к технике гид, руководивший поездкой деловито, учено и умно. О разбойниках больше не говорили, но меры предосторожности приняли: у гида и у сына были револьверы, у Мускари - шпага.

Поместился он чуть поодаль от прекрасной англичанки; по другую ее сторону сидел патер Браун, представившийся всем и больше не сказавший ни слова. Банкир с сыном и гидом сидели напротив. Мускари был очень счастлив, и Этели вполне могло показаться, что он в маниакальном экстазе. Но здесь, на кручах, поросших деревьями, как клумба цветами, она и сама воспаряла с ним в алые небеса, к золотому солнцу. Белая дорога карабкалась вверх белой кошкой, огибала петлей темные бездны и острые выступы, взбиралась все выше, а горы по-прежнему цвели, как розовый куст. Залитая солнцем трава была зеленой, как зимородок, как попугай, как колибри; цветы пестрели всеми красками мира. Самые красивые луга и леса - в Англии; самые красивые скалы и пропасти - в Сноудоне и Гленкоу; но Этель никогда не видела южных лесов, растущих на круче, и ей казалось, что фруктовый сад вырос на приморских утесах. Здесь не было и в помине тоски и холода, которые у нас, англичан, связаны с высотой. Горы походили на мозаичный дворец после землетрясения или на тюльпановый сад после взрыва. Этель сказала об этом поэту.

– Наша тайна,- отвечал он,- тайна вулкана, тайна мятежа: и ярость приносит плоды.

– В вас немало ярости,- сказала она.

– Но плодов я не принес,- сказал он.- Если я сегодня умру, я умру холостым и глупым.

Она помолчала, потом неловко произнесла:

– Я не виновата, что вы поехали.

– Да,- кивнул Мускари.- Вы не виноваты, что пала Троя.

Пока они беседовали, лошади вошли под сень скал, нависших, словно туча, над особенно опасным поворотом, и остановились, испугавшись внезапной тьмы. Кучер спрыгнул на землю, чтобы взять их под уздцы, и потерял власть над ними. Одна из них встала на дыбы, во всю высоту коня, когда он становится двуногим, заскользила куда-то, проломала кусты и упала с откоса. Мускари обнял Этель, она прижалась к нему и закричала. Ради таких минут он и жил на свете.

Горные стены багровой мельницей закружились вокруг него, но тут случилось нечто еще более странное. Сонный старый банкир встал во весь рост и прыгнул из вагонетки в пропасть, прежде чем сама она туда упала. На первый взгляд то было самоубийство, на второй - оказалось, что это точно так же разумно, как внести деньги в банк.

По-видимому, богач был энергичней и умней, чем думал поэт: он приземлился на мягкой, зеленой, поросшей клевером лужайке, словно созданной для таких прыжков. Правда, и остальные упали туда же, хотя и не в такой достойной позе. Прямо под опасным поворотом находился кусочек земли, прекрасный, как подводный луг,- зеленый бархатный карман долгополого одеяния горы. Туда они и упали без особого для себя ущерба, только мелкие вещи рассыпались по траве. Первым поднялся на ноги Браун, в Фрэнк Харрогит услышал, что он бормочет: "Господи, почему мы именно здесь упали?"

Моргая, священник огляделся и нашел свой нелепый зонтик. Рядом с ним лежала широкополая шляпа Мускари, подальше - запечатанное письмо, которое он, взглянув на адрес, отдал банкиру. С другой стороны в траве виднелись отнюдь не нелепый зонтик мисс Этель, и тут же, рядом, маленький флакончик. Священник взял его, быстро открыл, понюхал, и его простодушное лицо стало серым, как земля.

– Господи, помилуй" - тихо сказал он.- Неужели это ее? Неужели беда уже пришла?

Он спрятал флакончик в карман и прибавил: