И ухмыляется плотоядно, намеренно не озвучивая, кого имеет в виду. Гурин понимает все сам. Делает быстрый выпад кулаком в солнечное сплетение. Быстр, сволочь, но Тимур еще быстрее. Шаг назад, в сторону. И вот он уже за спиной Гурина, дышит ему в затылок. И смеется тихо, наслаждаясь игрой.

— Стареешь, Гурин, — насмешливо, едва ли не в самое ухо. И снова шаг назад, когда тот резко разворачивается для нового удара.

— А ты трусливо сбегаешь, — цедит, тяжело дыша.

— Не бери на «слабо», — смеется Тимур, поигрывая зажигалкой, — не прыщавый подросток все-таки.

— А кто же ты? — все еще на взводе, но уже ухмыляется в тон Тимуру. Берет под контроль эмоции, добела сжимая пальцы. — Сопля зеленая. Плюнуть и растереть.

— А ты попробуй, — не меняя тона, парирует Тимур.

— У каждого есть слабые места, Тиша, — говорит едва слышно, все-таки выдирая из Тимура задвинутую ярость.

Улыбка сменяется оскалом. Тимур шагает к Гурину, впечатывая того в стену одним мощным ударом в живот. Тот хватает ртом воздух, с шумом выдыхает. Хрипит. Но не отводит взгляда с отблеском триумфа.

— Ты прав, крестный, — выплевывает, зажав Гурина в тиски. И пальцы на горле так удобно смыкаются, — у каждого есть слабые места.

И разомкнув пальцы, разворачивается спиной и широким шагом покидает больницу.

Уже на крыльце рвет ворот рубашки. Ткань с хрустом поддается. Только кислорода все равно не хватает. И злость клубится внутри, ища выхода.

Тимур рывком стягивает перчатки, швыряет в урну, чиркает зажигалкой и обнимает ладонью жгучее пламя. Вонь горящей плоти забивается в нос и это единственное напоминание, что нужно остановиться. Никакой боли, даже слабого отголоска. Ничего. Только вонь, горькая, оседающая на языке, забивающая глотку и легкие.

— Не замечал раньше за тобой тяги к садомазо, — голос Эльфа заставляет остановиться и посмотреть на взъерошенного друга. — Продолжай, не стесняйся, — усмехается он, зажав зубами не подкуренную сигарету. — А я пока расскажу, какой ты придурок, Крутов.

 Тимур изгибает перечеркнутую двумя шрамами бровь, ожидая продолжения. А огонек по-прежнему «гуляет» по ладони, ласкает кожу. И он пропускает его между пальцами, трогает, словно пытается ухватить за рыжий хвост. Играется под непроницаемым взглядом друга. Тот сигарету в пальцах вертит, перекатывает и смотрит куда-то сквозь Тимура. Нехороший взгляд. И неприятное предчувствие пересчитывает позвонки, как умелый музыкант струны.

— Гурин хочет упрятать девчонку в психушку, — встряхнувшись, все-таки отвечает Эльф. — Уже заключение от главного получил.

— Шустрый, однако, — ухмыляется Тимур, щелкнув по кончику пламени. Захлопывает зажигалку и несколько секунд смотрит на обожженную ладонь. Значит, подключил-таки связи, сукин сын. А ведь Русалку кроме Эльфа никто не осматривал. Быстро «липу» состряпали. — Только бесполезно все это, — и по венам расползается то самое пламя, что еще секунду назад жгло его кожу. И от внезапной боли все внутри саднит, как будто его внутренности отпинали армейскими сапогами. Паршиво. Тимур снова щелкает зажигалкой, перетягивая боль в давно бесчувственную руку. Получается хреново.

— Остановись, — друг перехватывает его запястье, зажигалка выпадает, со звоном скатывается по ступенькам. Тимур ловит взгляд друга: встревоженный, — и напрягается, но догадок не строит, хотя уже наверняка знает, о чем тот попросит. — Ты знаешь, Крутов, я всегда на твоей стороне, но…

— Даже не начинай, Эльф. Благородство то еще дерьмо, а я и так в нем по уши. Так что завязывай, если дорожишь нашей дружбой.

— Она хорошая девочка, — качает головой и отпускает Тимура. Тот морщится, потирая запястье. Да уж, хватка у друга что надо. Руку сломает и не заметит.

— Хорошая девочка? — морщится, резкими словами загоняя поглубже непрошеные чувства, стоит вспомнить о девчонке. И пульс рвет артерии: злой, аритмичный. — Хорошие девочки носят платья с бантиками и сидят дома, а не шастают по наркопритонам.

Догадаться, откуда на той дороге появилась Русалка, труда не составило, как и подтвердить собственные догадки неопровержимыми фактами. Да она сама просто пропиталась сексом. Растрепанная, с засосами на шее и запахом шампанского в волосах. Все в ней кричало, что буквально недавно ее хорошенько оттрахали. Он бы поднял ее с асфальта, куда она рухнула как подкошенная, скрутившись клубком, как маленькая беззащитная лисичка, удостоверился, что все в порядке и отправил бы восвояси. Он бы так и сделал, если бы не ее глаза: рыжие, что веснушки на высоких скулах, светящиеся злостью. Не бесконтрольной яростью, а чистой, как бриллиант, взвешенной и выверенной злостью. Если бы не та чертова фотография в ее деле. Если бы не она сама, какая-то потухшая и…наивная. И то, как она на него отреагировала – не укрылось от Тимура. Он давно научился понимать, чего хочет от него женщина. Давно научился играть на женском теле, получая то, что нужно ему. А здесь…ему и делать ничего не пришлось. Лишь коснуться, чтобы ощутить, как она вся рванулась к нему, словно иголка к магниту. И как удержала силой собственное тело. Да он сам утонул в ее рыжих глазах, увяз, как в сладкой карамели. И сам не понял, как слова слетели с его языка, как назвал ее Русалкой, только тогда осознав, что она действительно, как русалка: заманила, одурманила и не сбежать ведь. А потом удрала, хорошенько врезав напоследок.

Воспоминания рождают улыбку. Но память та еще сука, не забывает подсунуть мерзкие картинки того, кто и что с ней делал, оставляя багровые кровоподтеки на белой коже. И ярость рвется диким зверем. Тимур сжимает кулаки, жалея, что перчатки выбросил, а новая пара в сотне километров отсюда.

— Она не наркоманка, Тимур, — разрезает вязь воспоминаний глухой голос друга.

Не наркоманка. Только анализы говорят о другом и Эльф сам это прекрасно понимает. Тогда к чему этот пустой разговор?