Мок взял трубку и услышал сладкий голос Софи.

— День добрый, дорогой.

— День добрый. Откуда ты звонишь?

— Из дома. Я хотела напомнить тебе о сегодняшнем благотворительном концерте. Начинается в восемь. Я поеду раньше вместе с Элизабет. Нужно еще порепетировать одно место из Бетховена. Мы играем в самом начале.

— Хорошо. Благодарю за напоминание. Ты уже пообедала? Что Марта приготовила на сегодня?

— Я ела у Элизабет. Упражнялись все утро и полдня. Марта сегодня не приготовила обеда. Ты сказал ей утром, что будешь есть в городе.

— Понятно. Я забыл об этом.

— Это все, — Мок услышал колебания в голосе Софи. — Знаешь, я очень боюсь…

— Не волнуйся. Я держу за тебя кулаки.

— Ты говоришь так ясно и просто… Так уверенно…

Мок молчал. Картины утренних подъемов стояли у него перед глазами. Он почувствовал волнение, и его наполнила внезапная волна счастья.

— Знаю, знаю, дорогая, мне надо идти.

— Да, Софи. Да, дорогая, — мягко сказал он. — У меня кое-какое срочное дело. Встретимся на концерте.

Мок повесил трубку. Через секунду он снова ее поднял. Ему казалось, что он сквозь сегодняшний гудок утренние вздохи Софи.

Он встряхнулся от воспоминаний, застегнул воротничок и затянул галстук.

— Фон Штеттен! — крикнул он. — Прошу ко мне!

Бледнолицый секретарь вошел бесшумно. В руке он держал блокнот и ждал приказания.

— Записывайте. — Мок положил руки на шею. — Пункт первый. С сегодняшнего дня мне придется работать допоздна в нашем архиве. Прошу написать соответствующее письмо по этому делу Клуксену, администратору здания. Архивариуса Шейера прошу мне как можно быстрее принести запасной ключ от архива, чтобы я мог работать там и днем и ночью. Образец письма вы найдете среди бумаг дела Леберсвейлера в декабре двадцать пятого. Пункт второй. Завтра, в восемь утра, должны быть у меня Кляйнфельд и Райнерт, доверенные люди Мюльхауза. Они будут со мной работать в архиве. Утром прошу попросить о разрешении нашего шефа. Я уверен, что у него не будет никаких возражений, но для проформы… Пункт третий. Передайте моему слуге Адальберту два приказа. Мне нужно забрать заказанный ранее палантин из норки в магазине Бецкого и мой фрак в прачечной на Топфкрам. Мне нужно это привезти сюда к семи. Пункт четвертый. Купите мне что-нибудь поесть и принесите в архив. Я там буду. Это все.

Мок сел в такси на Блюхерплац и велел ехать к Концертному Дому на Гартенштрассе. Таксист не был восхищен таким коротким курсом, поэтому даже не пытался развлечь разговором пассажира. Было бы это, впрочем, безуспешно. Мок, взбитый в тесный фрак и раздраженный ничтожными результатами архивного поиска, остыл к разговору так же быстро, как его чичероне. Настроение не исправила Моку даже решительная атака зимы. Заглядевшись на выросшую под снегом крышу Городского Театра, он обдумывал результаты поисков. В полицейском архиве было около тысячи папок, касающихся убийств. Мок просмотрел почти сотню из них. Это была тяжелая и безрезультатная работа. Ни один из полицейских архивариусов никогда не предполагал, что кто-то может искать в картотеке какие-либо топонимы, и папки не были снабжены индексами названий городов и улиц. Помимо указателя имен — выполненного недавно нанятым с этой целью архивариусом — не было для архивных исследований никакой помощи. Мок намеревался дальше читать архивы, надеясь, что встретит по адресу Рынок, 2 или Ташенштрассе, 23–24 и что найдет дату какого-то преступления, которая была напомнена спустя год. Только однажды он встретился с адресом особняка, в котором жил Гельфрерт. В актах описан был случай педофила, который в мае изнасиловал восьмилетнюю девочку в подвале в Кошачьем Тупике. Этот извращенец жил на первом этаже Фридрих-Вильгельм-Штрассе, 21, то есть был соседом Гельфрерта. Больше ничего Мок не нашел.

Теперь, когда он ехал через усыпанный снегом город, терзали его сильные чувства. Раздражало его собственное любопытство и любознательность, которые направляли его мысли в сторону прошлых преступлений и несчастий, и он штудировал их с такой воодушевлением, что забывал о деле Гельфрерта-Хоннефельдера. Он проклинал в тысячный раз в тот день самого себя за то, что исходил из каких-то псевдофилософских, детерминированных предположений, основывая все дело на своеобразном анализе того, что было случайным и конечным. Злился на себя за проведение следствия, в котором предмет поиска не был четко определен. Кроме того, не давало ему покоя наказание пятнадцати лет заключения, на которое обрекло этого педофила прусский правосудие. Была еще одна причина нервозности Мока: у него не было сегодня во рту даже капли алкоголя.

Неудивительно, что в таком состоянии духа он не дал ни пфенига чаевых немногословному таксисту, который остановился на Гартенштрассе, напротив Концертного Дома, украшенного надписью «Рождественский благотворительный концерт». Неся под рукой коробку с подарком для Софи, Мок вошел в огромный вестибюль великолепного здания, недавно спроектированного Гансом Поэлцигом. В раздевалке он оставил верхний гардероб и подарок, после чего двинулся к двустворчатым дверям, у которых вышколенные билетеры спорили с каким-то человеком.

— У вас нет именного приглашения! — кричал билетер. — Прошу удалиться!

— Вам не нужны мои деньги? — Мок узнал голос Смолара. — Чем они хуже денег других людей? Может, их вам оставить, чтобы вы пошли за пивом? Может, вам не нравится, что я без фрака?

Мок подскочил к Смолору и взял его под руку.

— Этот господин не испытывает к вам доверия, — Мок, удивленный неожиданно всей ситуацией, кинул насмешливый взгляд на билетеров. — И правильно, потому что, судя по вашим губам, вам уже давали водку в начальной школе вместо рыбьего жира.

Мок оттащил Смолора в сторону, не обращая внимания на пораженных швейцаров.

— Ну и что? — спросил он.

— Порядок. Утро у госпожи Пфлюгер. Потом у вас дома. Обе. Все время репетировали, — вздыхал Смолор.

— Благодарю вас, Смолор, — Мок смотрел признательно на подчиненного. — Еще около двух недель. Держитесь. А потом в награду за хорошую работу вы получите неделю неоплаченного отпуска. Перед самими праздниками. Сегодня вы уже свободны.

Смолор приподнял шляпу и, волоча ноги, направился к выходу, в котором блестели белоснежные крохотные манишки, блестки, китайские веера и разноцветные перья. Мок достал приглашение и встал в очередь за какой-то тощей дамой, которая в одной руке держала лорнет, в другой — длинный мундштук с дымящейся папиросой. Билетеры не требовали от нее приглашения, а полностью уважительно оставили бороду на груди.