Все это время я считал ее девчонкой, хотя она давно была девушкой. Красивой, симпатичной. Женственной. С сформированной фигуркой. По своему прекрасной и привлекающей внимание. Да, она вряд ли оказывалась близка хоть к одной из моих предыдущих партнерш, учитывая их аппетитные формы, за которые так и хотелось схватиться, но сейчас мне это казалось второстепенным, тем более я не присматривался к ее фигуре так пристально, как с другими. До этого я не видел в ней девушку — только ученицу моего класса, оказавшуюся не в том месте и не в то время на пешеходном переходе первого сентября. Простую ученицу, которая удаленно готова изменить мою жизнь.

— С чего такие вопросы? — поинтересовался я у ребенка, выныривая из собственных воспоминаний. И когда я успел стать таким задумчивым? Не знаю. Наверное, слишком усердно работал или сделал большой перерыв в размышлениях. И теперь обдумывать что-то мне не казалось таким противным, хоть и периодически слегка подташнивало от этого всего.

— Один мальчик в нашей группе сказал, что любит меня, — немного стесняясь, призналась дочка. Даже через зеркало заднего вида я заметил, как ее маленькое светлое личико слегка налилось краской. Тася, наверное, подумала бы о милости детской влюбленности, однако мне почему-то непременно хотелось прописать тому хахалю по морде. Черт, о чем это я? Им всего по пять лет! Рано еще кавалеров от нее гонять. — Бабушка с дедушкой все время говорят, как меня любят, ты говоришь то же самое, а я отвечаю вам тем же. Но я не понимаю смысл, — продолжила Аня после недолгой паузы, так же стесняясь и закрывая от меня лицо.

— Когда вырастишь — все поймешь, — ответил я, возобновив движение в сторону дома, как только на светофоре загорелся зеленый свет. После той аварии я тщательно слежу за сигналом светофора, за знаками и за скоростью, особенно когда в машине сидела моя принцесса.

— Но я хочу понять сейчас, — настояла она. В ее голосе появились слегка капризные нотки, но в этот раз они немного отличались от того, что я слышал раньше. Ей не просто от балды хотелось понять еще неизведанное чувство. Интерес взял верх детским негодованиям и желанию заставить всех выполнять ее прихоти. Взрослеет.

— Солнышко, — начал я после затянувшегося молчания, — любовь штука сложная. Ты любишь человека, потому что он тебе дорог, потому что хочешь находиться рядом с ним все время. Тебя не будут волновать преграды, возраст или статус. Ты будешь просто любить, — не знаю, почему я начала философствовать перед дочерью, вряд ли она поймет все, что я сказал. Хотя нет, она все осознает в своей маленькой головушке — умная не по годам. И сейчас я понял, что истину, рассказанную дочери, я не соблюдаю сам, установив в своей голове некоторые барьеры.

— Как ты любил маму, да? — воскликнула довольно малышка. От той серьезности не осталось и следа. Вот она — детская непосредственность. Ее личико сразу преобразилось, будто она поняла важную для себя вещь, а глаза засияли лазурными, как море, огоньками. Однако я не разделял это чувство, хоть и выдал какое-то подобие улыбки, не сомневаясь, что она ее увидит или почувствует. Конечно, напоминание о Тасе больше не отдавалось внутри меня дикой болью, но почему-то этот маленький намек о моей любви к покойной жене заставлял задуматься о наших отношениях. О нашей жизни. О моих чувствах к ней.

Сейчас я вдруг вспомнил, как впервые увидел ее, как загорелись синие глаза в попытке искупить вину за мою испорченную одежду на новогоднем огоньке в университете, как впервые я взглянул на нее с другой стороны, не так, как раньше. Как впервые поцеловал ее маленькие, тонкие губы, накрашенные свежим блеском с ментолом. Как потом полчаса пытался его оттереть. И понял одну важную вещь.

Сейчас происходило то же самое…

Меня и Сафронову соединил несчастный случай, а я так же не сразу взглянул на нее с другой стороны.

Только все происходило медленно и неосознанно. Если, встретив Тасю, я понимал, что влюбляюсь, то сейчас все иначе. Я этого просто не понимал. Не уяснил в нужный момент времени, что меня влечет к этой девчонке. К маленькой наивной девочке, которая вряд ли подозревала о чем-то подобном. Хотя нет, она думала об этом, только я хотел надеяться, что ее умозаключения вряд ли дойдут до истины. Она умная девочка, сможет все осознать, а я переживу. Переживу негодования в своей голове, забуду в объятьях другой женщины. Заставлю выкинуть ее из своей головы раз и навсегда.

— Именно. Как я любил маму, — пауза вновь затянулась дольше предыдущего, хотя Аня вряд ли это заметила. Потому что, взглянув на зеркало заднего вида, я заметил мирно спящую дочку в детском кресле. Она так и не услышала мой ответ, но, думаю, прекрасно знала его в своей маленькой головушке. Знала, как я любил ее маму. Хорошо, что сейчас она даже не подозревает, в каком диссонансе находился ее любимый папа. Но я справлюсь. Ради своей дочери. Ради себя.

Ради Сафроновой…

Остальные дни протекали так же спокойно и размеренно с одним единственным исключением. Если раньше я забивал голову работой, не оставляя времени на мысли о своей ученице, то сейчас только и делаю, что вспоминаю о ней. О ее нежном взгляде малахитовых, сияющих глаз, о пухлых губах, которые, во время прогулки в теплый субботний день, улыбались все ярче и ярче с каждой минутой. Я просыпался с мыслями о ней, собирался на работу, завидев в зеркале ее нежный образ, и возвращался обратно, размышляя о дальнейшем своем поведении по окончании каникул. В какой-то момент это стало невозможным. Как человек и отец мне хотелось просто-напросто стереть память. Я понимал, что будь у моей дочери такая любовь — убил бы всех педофилов к хуям. Предполагал поведение ее отца, узнай они о моей тяги к их дочери. Я бы сделал то же самое на его месте и не пожалел об этом ни капельки. Но как мужчина… Мне нужно ее забыть.