Стоило красоткам местного разлива свалить из моего кабинета и закрыть за собой дверь, я вновь углубился в собственные мысли, чем начала в последнее время заниматься чаще обычного. Спустя минуту я уже пожалел о собственном поступке и о просьбе привести мне Вику, а обсуждение причины ее неуспеваемости по истории очень плохой повод увидеть ее. Да, как бы ни хотел это отрицать, как бы не вычеркивал невидимыми чернилами мысли из своей головы, я желал увидеть мою малышку. Нет, не мою — просто малышку. Я предполагал, насколько она может быть подавлена, насколько расстроена моим поступком, раз пропустила несколько недель занятий. Но это лишь ничем не обоснованные мысли в моей голове.

Впервые за несколько дней я увидел ее возле столовой несколькими часами позже, пытающейся с рыжей подружкой пройти мимо галдящей толпы. Одно время я не обращал внимания на надоедливых девок, по привычке окружающих меня по кругу, на всю эту суету во время перемены, на малышню, которую, как учитель, должен отругать за бег. Все это померкло, стоило мне посмотреть на нее. На мою малышку. На тусклые мраморные глаза, на практически здоровое лицо, замаскированное женскими штучками, на пухлые, слегка потрескавшиеся губы. Мне важна только она. Вика ничем не выдала свое негодование, кроме потухших глаз, которые больше не сверкали яркими огоньками. Не сверкали для меня. Вновь на ней надето платье, на ногах — туфли на каблуках, словно косила под фотомоделей. Под тех девок, которые сейчас окружали меня. Только моя малышка отличалась от них своим внутренним миром, своим характером. Антистерепотипностью. Однако у меня складывалось ощущение, что она желала поскорее стать взрослой и независимой. Но это не так. Вика еще ребенок. Хоть ее внешний вид говорил о взрослом восприятии мира, но в голове творилось все с точностью да наоборот. Она еще девочка, не знающая, насколько этот мир жесток. Что в один миг судьба может отобрать у тебя самое ценное на свете. Как это сделала со мной. И я не хотел, чтобы она пережила ту же боль, что и я. Лучше пресечь все сейчас, нежели потом мучиться от душевной боли нам обоим.

Ближе к вечеру, когда за окном оказалось достаточно темно, а мать вновь согласилась забрать Анюту из садика, ко мне в кабинет трижды постучались. И я бы удивился такому позднему визиту, если бы не знал, что все преподаватели разошлись, а я остался доделывать заказ. За цифрами я даже забыл, что ждал одну интересующую меня особу, которая не дождалась моего разрешения войти и приоткрыла дверь в класс.

— Вы хотели меня видеть? — поинтересовалась с ходу Вика, показывая всю свою отстраненность, будто бы ранее нас ничего слишком личного не связывало, однако дрожь приоткрытых платьем коленок выдавала все ее эмоции с потрохами. Так, чуть ближе, чем коридор возле столовой, я мог рассмотреть ее внимательнее.

— Да, присаживайся, — закрыв техническое задание на «Мак», я принял нормальное положение, скинув со стола ноги, и указал своей учение на свободное передо мной место. Она последовала моей просьбе не сразу, колеблясь всего пару секунд, однако спустя какое-то время немного скованно, хотя старалась выдавить из себя уверенность, оказалась ближе ко мне. Впервые за несколько дней я чувствовал ее рядом. Впервые вновь ощутил аромат, на который ранее даже не обращал внимания. Однако пришлось быстро себя одернуть. Нет, нельзя показывать ей мои чувства.

Я начал издалека, спрашивая об успеваемости, параллельно слушая ее объяснения, старался следовать причине нашего разговора, замечая за ней недоумение и отсутствие логики в моих вопросах. Нет, я задавал ей верные вопросы, однако подсознательно знал, что они не имели никакого отношения к истинной причине ее появления в моем классе. Меня мало волновала ее успеваемость, я просто хотел ее увидеть.

— Вы решили придраться ко мне? — не выдержав моего напора, съязвила девушка, внимательно разглядывая мое лицо. Во мне мало что изменилось за такой короткий срок, только она, видимо, думала иначе. Ее взгляд был устремлен сначала на привычную всем прическу на моей голове, затем на глаза, задерживаясь там на некоторое время. Он опускался все ниже и ниже по носу, по губам, по шее с торчащим кадыком. Я находился в секунде от того, чтобы не преодолеть расстояние и не прижать ее к себе, только вот ее изменившийся взгляд, прикованный к моей слегка приоткрытой рубашкой шее, на мгновение заставил меня прийти в себя и спросить:

— Сафронова, что с тобой происходит? — не понимая ее дальнейшего поведения, спросил я. Она все еще смотрела куда-то мне на шею, будто заметила какой-то изъян, портящий мою внешность. Два больших изумруда глядели на меня уже по-другому, а взгляд стал более холодным, тусклым. Чужим. Я не узнавал ту малышку, которая нежно подавалась напору моих губ в гостиной несколько недель назад. И я точно понимал, что сейчас она испытывала ко мне явно не то же самое чувство.

— Это не должно вас волновать, — голос тоже поддался переменам, стал более грубым. Та неуверенность и скованность движений так же прошла, оставляя за собой одно лишь слово. Я даже попытался протянуть к ней руку, хотя обещал себе не касаться ее и пальцем. Но не выдержал. Потянулся. На что получил в ответ лишь отрешенность. Она попятилась от меня, будто завидела кого-то чужого напротив себя. Маньяка, бандита, да кого угодно, только не мужчину, подарившему нам обоим чувственный поцелуй.

— Хочу напомнить тебе, что я твой классн… — начал я свою строгую речь, включая уже не мужчину, который увлекся ученицей, а учителя, который должен осадить свою подопечную. Однако был перебит жестом девчонки, не терпящий отлагательств. Наверное, впервые в жизни я не продолжил говорить, а дал возможность высказаться ей самой, но и мне понять ее изменившееся поведение и грубость в мою сторону.

— Да я помню. Вы мой классный руководитель и должны знать все касающееся ваших учеников, от хороших оценок до развлечений в компании клубных пьяных мальчиков в кабинке туалета. Я не страдаю амнезией, — выкрикнула она, припомнив сказанные когда-то мною слова в начале года. Однако, на мой взгляд, они звучали куда острее и грубее, чем раньше, что не пришлось мне по душе.

— Прикуси язык, — предупредительным тоном произнес я, стараясь взглядом осадить девушку, но, казалось, она этого даже не замечала, не чувствовала, как постепенно мои ладони сжимались в кулаки, а я сам начинал потихоньку злиться.

— А то что? Запрете меня в кладовке и оттрахаете, пока искры из глаз не полетят? — о нет, меня ни капки не волновали ее словечки, ни капки не тронули ее слова о трахе, но вот поведение, которое переменилось буквально за одну секунду мне не особо понравилось. Точнее совсем не понравилось. Я и сам не заметил, насколько сильно разозлился и, преодолев разделяющее нас расстояние, крепко сжал ее подбородок, не боясь сопротивления с ее стороны. Его не будет, ибо захват казался мне довольно крепким, не подвластным ее силам, но и не причиняющим сильную боль. Я просто зафиксировал ее лицо в необходимом мне положении, дабы ее глазки смотрели лишь на меня.