Трясущейся рукой, словно рукоять верного револьвера, Андрюха, все так же неотрывно глядя на барсука, нащупал в верхнем ящике стола стопку и козырем выставил ее на стол, перед поддатым барсуком.

— Будешь? — осторожно и опасно, как укротитель львов в цирке, спросил Андрюха, щедро, до краев наливая барсуку самогона и двигая к нему поближе огурчик на тарелочке. — Помянем твоих сородичей.

Барсук не ответил, как и полагается призраку, но зеленые скользкие лапы к рюмке потянул. Когда барсук опрокинул чистый, как слеза младенца, самогон куда-то в рассохшееся рыло, у Андрюхи окончательно отлегло от сердца, и он для успокоения нервов тоже тяпнул рюмочку.

— Ты закусывай, закусывай! — со знанием дела сказал искуситель-Андрюха, двигая огурцы к барсуку ближе.

— Ы-ы-ы-ы, — сказал нетрезвый барсук, сгребая неповоротливыми зелеными лапами огурцы.

Собутыльником барсук оказался хорошим, заинтересованным и смелым. Более того — после пары рюмок вкус прозрачного, как ручеек в Финляндии, пойла ему наскучил, и он вдруг, ловко ухватив бутылку обеими лапами, опрокинул ее всю себе в рот. Андрюха и крикнуть не успел, как барсук, поднявшись в кресле на нетрезвые лапы, начал вращать полным булькающим пузом, словно раскручивая хулахуп. Затем аккуратно, будто космонавт на орбите, снова взял бутылку и отрыгнул содержимое живота. Содержимое изрядно потемнело и приобрело запах костра, леса, рыбалки, барсучьей норы и коньяка. Небрезгливый Андрюха, полагающий, что призраки не разносят бактерий, пригубил пойло и нашел, что оно очень недурно на вкус.

– Весьма, весьма, — похвалил он барсука, мгновенно косея до космически опасных вершин. То, что его красный нос сморщился и позеленел, как физиономия Колесничихи, Андрюха не видел. И то, что поганки и мухоморы заколосились у него на загривке и на темени, как у Лешего — тоже. — А давай вот что: я через тебя первач гнать буду, а? Это ж эксклюзив! Настойка «Таежная»! Мужики с руками отрвут!

Но барсук не отвечал. Посапывая, он обнял старого толстого пса, и громко храпел с ним наперебой.

…Вид у Марьванны, ворвавшейся в полутемный зал, был решительный и гневный, как у жалобщика в Собесе. Ее грудь пятого размера ходила ходуном, нагнетая в легкие кислорода подобно кузнечным мехам. В волосах ее запутались мелкие литья и веточки, словно сегодняшнюю ночь Марьванна коротала в парке, под кустиком. Словно непобедимый Горец она угрожающе и дерзко, по очереди, направляла щеголеватую тросточку на замерших от неожиданности девиц, словно хотела тюкнуть кого-нибудь ее острым металлическим наконечником и исторгнуть искрящиеся молнии силы и воплей, возмущения и срача, заряжающих ее древнее тело жизнью. Количество пернатых полуголых красавиц не пугало храброе сердце женщины; ведь она точно знала, что для Мастера бой с пятью противниками отдохновение, ибо нападающие будут мешать друг другу.

В кармане ее, словно источник вечного Дзена, предательски плескалась непочатая бутылка водки, которую — вне всякого сомнения! — бабка собиралась раздавить с подружками. Под ногами ее терся огромный тотемный кот, словно символ силы и независимости старухи. О стекло бутылки мелким камешками цокали неизвестно откуда взявшиеся желуди, набившиеся полные карманы — наверное, старухам на закуску. В общем и целом картина была ясная — страдающая от абстинентного синдрома и отсутствия привычной компании бабка ошиблась адресом и готова скандалить и наносить побои. Конкретность жертвы ее не интересовала.

– Бабушкаэ-э-э, — низким капризным голосом понтовой принцессы протянула одна дива в перьях, выступив вперед и заслонив Кощея собой от пылающего страстью и решимостью взгляда Марьванны. — Что вам надо-э-э? Хор пенсионеров «Веселые пенечки» в знании напроти-э-э-эв…

Это вежливое и заботливое, в общем-то, напутствие отчего-то не направило Марьванну по указанному маршруту, а как раз напротив — привело ее в дикую ярость, и она с ненавистью сжала серебряную ручку трости.

Разукрашенная девица была хоть и длинноволосая, но некрасивая, как Валуев, высокая, как телебашня Останкино и здоровая, как последний динозавр. Кривя тонкие губы, она нахально вихлялась перед Марьванной, поправляя яйца в неудобном давящем купальнике и играя бицухой, на которой, словно на белоснежном плече Милели — лилия, полустертая всяческими притираниями, побледневшая и расплывшаяся, виднелась татуировка «За ВДВ!». Оглядев чаровницу с ног до головы, Марьванна с остервенением плюнула ей под ноги, мигом сообразив, что перед ней такое.

— Срамота! — задушенным шепотом старого гордого самурая, познавшего стыд, прошептала Марьванна. На лице ее выписалась твердая готовность сделать харакири, но кому — об этом информации не было.

Кощей за могучей не по-девичьи спиной чаровницы в перьях выглядел испуганно и кротко, как ягненочек на бойне. Его чистый, нездешний, изумленный взгляд проник Марьванне в самую душу, и ей на мгновение стало его очень жаль и так же сильно стыдно. Это ведь она его сюда забросила, это ее ревность завела его в компанию трансвеститов.

— Мать, — крикнул из глубины зала взъерошенный мужик, перепачканный помадой и разодетый почему-то в такие же перья, как остальные трансвеститы. — Спасай, мать, а то упыри нас порвут!

Марьванна успела увидеть отчаянного бойца лишь краешком глаза, и понять, что он защищает её Кощея от гнусных посягательств извращенцев, а потом размалеванные девицы встали плотной стеной, словно лес густой, выросший из пера пролетевшего ворона, и не стало видно ни Кощея, ни помогающего ему добра странна молодца…