— Матерь Божья, это же Громов, — подтверждает мои мысли Дашка и переводит взгляд на меня.

— Готовь операционную, Надя. Живо! — я нахожусь где-то на грани.

Словно всё произошедшее не с нами, не со мной.

Надя послушно кивает и убегает прямо по коридору, а каталку с Громовым везут вслед за ней. Я знаю, что будет дальше — сто раз это проходила. Мы будем балансировать, играя со смертью и если с посторонними это прокатило бы, то с человеком, на которого я всё ещё остро реагирую — вряд ли. Илью нужно спасать и делать это отключив собственные чувства и эмоции, а у меня пока с собой справиться не получается — руки дрожат, сердце трепыхается в грудной клетке, а иду я на "ватных" ногах.

— Я тебя не пущу, Аля, — строго проговаривает Дашка, когда закатывает каталку с Ильей в операционную.

Передо мной закрывается дверь и всё что мне остается это… ждать?

Альбина.

Нет ничего хуже ожидания, когда время тянется подобно резине, а ты только и делаешь, что ждешь. По коридору туда-сюда бегают медсестры, а я как-то отрешенно смотрю на них. Пытаюсь ущипнуть себя и проснуться, убедиться в том, что это дурной сон, но эти приемы не помогают и я вновь возвращаюсь в реальность. Суровую реальность, где в моей операционной борется за жизнь Громов Илья.

Понимаюсь с места, делаю глубокий вдох-выдох и направляюсь туда. Я же прокляну себя, если сейчас не попробую. Если не попытаюсь ему помочь и просто сложу руки.

Сколько часов прошло с того момента, как его увезли от меня? Час, полтора? Совсем потерялась во времени.

Толкаю дверь в операционную и чувствую, как внутри меня всё ноет и болит. Над Громовым стоит Дашка. Вся мокрая от напряжения. На её лбу блестят капельки пота, она ни слова не произносит, глядя на меня. Я знаю, что ей сейчас сложно. И пациент сложный — мой Илья.

— Вроде бы все сделала как надо, а кровотечение не останавливается, — произносит негромко Дарья. — Взгляни свежим взглядом.

Я делаю шаг навстречу и напрочь выключаю в себе любые эмоции. Жалость и сострадание сейчас ни к чему. Он мой пациент, который нуждается в скорой помощи. Я — врач, который может ему помочь. Натягиваю перчатки, начинаю осмотр.

— Нарушение целостности паренхимы селезёнки, — произношу уверенным голосом, потому что раньше уже сталкивалась с подобным. — Нужно делать иссечение поврежденных тканей и накладывать глубокие швы.

Надя протягивает мне инструменты, а Дашка стоит рядом и молча за мной наблюдает. Я не могу осуждать её, она сделала всё, что могла. Просто я добавила несколько штрихов к её несовершенной работе, довела её до конца.

Проходит немного времени, прежде чем кровотечение удается окончательно остановить. Сердцебиение приходит в норму, как и пульс. Он жив. Он будет жить.

В висках до боли пульсирует и, кажется, что я совсем без сил, когда Илью увозят от меня в отделение реанимации.

— Как он?

— Пока не приходил в себя, — отчитывается медсестра. — Не волнуйтесь Вы так, я сразу же сообщу, если будут изменения.

На улице утро, мне пора ехать домой, к дочери. Я медленно киваю головой и направляюсь на выход из больницы. Ночь выдалась на редкость сложной, поэтому речи о том, чтобы ехать за рулем нет. Я вызываю такси, забираюсь на заднее сиденье автомобиля и называю адрес.

От работы и до дома успеваю ненадолго закрыть глаза. Не засыпаю, нет, просто представляю, как Илья идёт на поправку. Как приходит в себя, как с него постепенно снимают повязки. Как рассасываются швы, а кожа лица приобретает здоровый оттенок.

— Приехали, — слышу голос таксиста и протягиваю ему купюры.

Когда прохожу в дом, то замечаю на руках у Ромки нашу дочь. Викуля капризничает, сует кулачки в рот и жалобно хнычет.

— И так всю ночь, — Игнашев тут же отдает мне малышку. — А мне, между прочим, собираться на работу.

— Ты обещал, что до обеда останешься дома, — целую пухлую щёчку и иду следом за ним.

— Знаешь, что, Аль, мне твоя работа поперек горла, — останавливается, смеряет меня раздраженным взглядом.

— Ты же знаешь, что я иду на повышение квалификации, Рома.

Малышка замолкает в моих руках, словно чувствует, что между родителями сейчас рванет буря. Ромка достает из шкафа выглаженный мной костюм и свежую рубашку. Выглядит взвинченным и злым и плевать он хотел на свои обещания.

— Твоя работа приносит сущие копейки, зато хлопот от неё больше, чем от моей. Так может стоит её сменить?

— Я больше ничего не умею, кроме как лечить, — осторожно опускаю дочку в кроватку, протягиваю ей игрушку и с умилением наблюдаю за тем, как она увлекается. — После ночной смены я всего лишь хочу спать.