Об этом тётушка тоже мне говорила, хоть и не напрямую. Она взяла себе за правило по вечерам после ужина читать вслух. То я ей, то она мне. Книги подбирала из тех, что привезла с собой, в нашей библиотеке я таких не встречала. Это были и романы, и исторические труды, но объединяло их одно. В них рассказывалось о королевстве Кирвалис, где все жили богато и счастливо, а правила этим королевством магическая династия Раен. По окончании чтения она рассказывала, как и почему такое могущественное королевство попало в зависимость и стало частью империи.

По её словам, во всём виноваты были глупость и предательство. Ну, и коварство имперцев, куда без него. Одного из моих предков, не такого уж далёкого, кстати сказать, всего лишь прапрадеда, во время очередных переговоров император уговорил отправить сына, не старшего наследника, конечно же нет, ко двору императора. Пусть обучается дипломатии.

Тот отправил.

Прошло несколько лет. Внезапно на охоте погиб наследник короля, за ним следом убрался и его отец (горя не вынес, наверное), а на престол Кирвалиса сел тот самый сын, который обучался при императорском дворе.

Там он успел жениться на одной из приближённых императрицы, чуть ли не на её племяннице. В результате через три года был подписан договор, по которому Кирвалис на веки вечные вошёл в состав империи. По договору император должен был сохранить все исконные вольности Кирвалиса, но на деле нас тут же обложили налогами и поставили в новом герцогстве гарнизоны имперских войск, которые обязали кормить и содержать.

Так мой неумный прадед потерял своё королевство.

В книгах по истории, которые давала мне читать моя гувернантка, этот эпизод описывался не так, но почему-то тётушкин вариант меня убеждал больше.

Тем более, что я знала, то было дальше. С тех пор каждого наследника герцога Кирвалисского в возрасте четырнадцати лет забирали ко двору. Так мего неизвестно чему обучали, в семнадцать он обязан был вступить в императорскую гвардию, а домой возвращался только тогда, когда приходило время занять место отца. И обязательно с женой, которую подобрал для него добрый дядя император.

Но что об этом говорить, дело прошлое. Меня куда больше интересовал современность: хозяйство, деньги, порядок. Тереза меня в этом поддерживала, учила всему, что знала сама, и выписывала книги по тем вопросам, в которых была нетверда.

Так продолжалось больше двух лет. Тётя раз два месяца на неделю ездила домой, проверяла деятельность своей дочери и возвращалась. Хотя она была нудновата и имела привычку по любому поводу читать нотации часа так на два, на три, я ее любила.

Она же, как мне кажется, особых чувств ко мне не испытывала. Я ее просто устраивала такая как есть: спокойная, усидчивая, послушная девочка. Вот брата моего она не переваривала, поэтому все ее эмоции были направлены на него. На Эгги она могла орать, регулярно его наказывала, запирая в погреб, а меня за все время ни разу даже не похвалила, как будто мои успехи никакой ценности не имели.

Похвалы я получала от мэтра Гергия, к которому привязалась, поэтому рыдала, когда он от нас уехал. Произошло это, когда мне было пятнадцать, почти шестнадцать. Наш отец наконец вернулся домой.

Перед возвращением он прислал письмо, в котором сообщал тете Терезе, что больше в её услугах не нуждается. Ещё прислал чек на приличную сумму, я знаю, потому что оформляла его для того, чтобы внести деньги в банк. Но эта щедрая оценка её работы тетушку не обрадовала, так оскорблена она была его отношением.

Отец даже не счел нужным с ней встретиться и поблагодарить лично. Ее отослали как прислугу, не посмотрев на то, что они одной крови. Возмущение ее было так велико, что она не осталась его встречать. Мне сказала: "Увидимся, Алекс", села в наемную карету и уехала.

На другой день после отъезда Терезы прибыл отец, тоже в наемной карете. Я смотрела и не узнавала. Я помнила отца высоким, статным мужчиной с гривой темных, как у меня волос, и пронзительным орлиным взглядом светло-карих глаз. Он был некрасив, но значителен и считался в наших краях видным мужчиной. Тот, кто вылез из кареты, был попросту страшен.

Всего за два года Оттон переменился так, что родная мать не узнала бы. Он очень пополнел, сделался грузен и неповоротлив. На лице наросли брыли, как у пса, они ярусами спускались на воротник. Нос покраснел и раздулся, а глаза наоборот, потеряли свой яркий цвет, стали маленькими, водянистыми и подслеповатыми. Даже мне, неискушённой девочке, было ясно с первого взгляда, что он стал пить.

Отец оглядел вычищенный до блеска двор и дом, сплюнул и прошел в свой кабинет, приказав подать себе вина. Закуски не спросил, а в моей книге по медицине говорилось, что это признак того, что пьянство стало болезнью. Уже тогда его надо было поставить в рамки и ограничить в дееспособности, но что я могла, пятнадцатилетняя девочка.